Столь же глубоко первосвященник переживал трагедию народов Югославии. Двадцать третьего августа, читая в Лоренцаго молитву «Ангел Господень», он обратился к мусульманским беженцам из Боснии, которых увидел в толпе собравшихся (их приютила расквартированная поблизости бригада альпийских стрелков): « настойчиво обращаюсь к тем, кто облечен доверием народов, чтобы они сделали все возможное для возвращения этой земле мира». В ноябре он написал волнующее письмо хорватскому епископату, который из‐за войны не смог прибыть с дежурным визитом «к апостольским порогам»: «Я был с вами все последние месяцы, когда начались эти ужасы, атаки на села, принудительные выселения, содержание в концлагерях, разрушение храмов и мечетей. В многочисленных воззваниях я молил сражающихся отложить оружие, а ответственных за международное сообщество — сотрудничать для установления мира в вашей стране. Тебя, возлюбленный брат Винко Пулич, архиепископ измученного города Сараево, спешу заверить, что я с тобой мыслями и молитвами, с болью слышу о резне, охватившей твой любимый город. Когда 6 января 1991 года я возлагал ладони, рукополагая тебя пастырем города Сараево, не представлял себе, что крест твой окажется так тяжек, а чаша так горька»[1100].

Девятого и десятого января 1993 года Иоанн Павел II организовал в Ассизи еще один день молитв за мир, пригласив глав европейских епископатов, одиннадцать католических иерархов с Балкан, представителей других христианских деноминаций, а также имамов и раввинов. Сараевский архиепископ Винко Пулич и верховный муфтий Югославии Якуб Селимоски подвели горестный итог прошедших месяцев, перечислив количество убитых, раненых и депортированных единоверцев. При этом, хоть уже спорадически вспыхивали сражения между хорватами и мусульманами, Селимоски обвинил в преступлениях только сербскую сторону.

На этот раз каждый из прибывших религиозных лидеров молился за мир в отдельном помещении, чтобы избежать обвинений в синкретизме, как то случилось после предыдущего собрания в Ассизи. Десятого января, когда речь держал Войтыла, в Ассизи приехали и итальянские руководители: президент-хадек Скальфаро (тот самый, что в молодости возмущался открытыми спинами женщин в кафе), председатель Сената либерал Спадолини (в юности — убежденный фашист) и спикер палаты депутатов бывший коммунист Джорджо Наполитано. Понтифик напомнил всем о печальном опыте Второй мировой, а затем, перейдя к современности, с отчаянием воскликнул: « способен ли вообще европейский человек вылезти из той бездны, в которую увлекла его безумная жажда власти и господства на костях других людей и народов? Похоже, тот трагический опыт каким-то образом возрождается в последние годы и распространяется по Балканскому полуострову»[1101].

Но и этот крик не был услышан.

« свобода, понимаемая как произвол, свобода, оторванная от правды и блага, от Божьих заветов, становится опасной и ведет к порабощению… Свобода — это не моральный релятивизм, а ясные и прозрачные критерии морали. Поляки должны быть внутренне сильны, чтобы сопротивляться деморализации, которая катится на нас с разных сторон под видом современных трендов и освобождения. Так называемое „вхождение в Европу“ не может вестись путем отказа от совести во имя превратно понятых плюрализма и толерантности. Это означало бы добровольное подчинение тоталитарному порабощению, тем более опасному, что добровольному»[1102]. Эти слова римский папа адресовал польским епископам во главе с примасом Глемпом, которые прибыли «к апостольским порогам» 15 января 1993 года. Речь понтифика не допускала разно­чтений: церковь — это моральный ориентир для всех, она должна давать оценку поступкам людей и организаций, но не участвовать в политической деятельности. При этом ей следует стоять на страже жизни (то есть бороться против абортов) и помогать малоимущим.

В этих словах можно было увидеть ответ либералам и посткоммунистам, которые били в колокола, опасаясь превращения Польши в «католическое государство польского народа». Значение этих политических сил было столь велико, что даже сообщение о заключенном конкордате в вечерних теленовостях было подано в критичном духе, да еще с рядом неточностей, которые потом еще долго гуляли по Польше, несмотря на публикацию полного текста договора. Посткоммунисты, которые чувствовали себя все более уверенно, поднимали вопросы обязательности церковного брака и уроков Закона Божьего, пересмотра закона об абортах, сокращения финансирования церкви и приходских священников. Правда, за исключением журнала «Не», резко антицерковные публикации были редки, но епископат старательно собирал их и отправлял римскому папе, нагнетая атмосферу (совершенно как советские дипломаты, отмечавшие в отчетах всякий намек на крамолу в соцлагере). Противную сторону тоже заносило. Епископат вкупе с рядом сотрудников Люблинского католического университета требовал уголовной ответственности за аборты как за убийство! Борьба велась жесткая. Один из епископов сравнил ее с войной в Югославии[1103].

«Церковь не перестала быть предметом пререканий, как и ее Основатель, — сказал Войтыла 15 января. — Не только при атеистической диктатуре, но и сегодня учение церкви и ее участие в общественной жизни вызывает сопротивление определенных кругов»[1104]. Определенных кругов! Это уже какой-то коммунистический новояз! Газеты соцлагеря тоже постоянно твердили об «определенных кругах западного общества», когда им нужно было раскритиковать кого-либо, не называя имен.

« боюсь, что те, кто информирует тебя о нашей ситуации, оценивают наше общество слишком односторонне и упоены ошибочным утверждением, что церковь в Польше должна быть образцом для других местных церквей. Мне же все время кажется, что директивы Vaticanum II вообще не привились…» — писал Иоанну Павлу II Стефан Свежавский 1 ноября 1991 года[1105]. «Ваше святейшество неправильно проинформировали» — обычный оборот в общении с римским папой, когда надо сказать, что он ошибается. Итальянцы усвоили его очень давно. Однако нет дыма без огня. Войтыла действительно смотрел на положение дел в той или иной стране глазами местных епископатов, а те имели свои интересы.

Хотя и в самом епископате случались идейные расхождения. К примеру, тарновский епископ Юзеф Жицинский или сосновицкий ауксилиарий Тадеуш Перонек часто говорили вещи, милые сердцу либеральных СМИ, в то время как пшемысльский митрополит Юзеф Михалик горячо ратовал за создание католической партии. Но Войтыла с большей охотой прислушивался к тем, кто сгущал краски, изображая церковь и верующих жертвами либеральных атак, чем к их оппонентам. Например, позитивно отнесся к созданному в 1991 году редемптористом Тадеушем Рыдзыком «Радио Мария», хотя оно быстро приобрело репутацию органа католических фундаменталистов, не брезгующих ксенофобскими намеками и вульгарными выпадами против недоброжелателей. Зато это радио поддерживали такие близкие римскому папе лица, как Ванда Пултавская, Анджей Дескур и Габриель Туровский[1106]. Радиостанция отца Рыдзыка не жалела гневных слов, описывая засилье посткоммунистов и либералов в свободной Польше, что не могло не прийтись по сердцу Войтыле. Неоднозначные высказывания ведущих, по всей видимости, не достигали ушей святого отца. В свою очередь набиравшая популярность радиостанция ожесточала тех, кто видел в этом наступление клерикализма.