того момента, как стала известной речь Ломова и других и резолюции Московской конференции, наша конференция пошла более резко, – заявили в «Ленинградской правде». – Раз нас поставили к барьеру, раз нам не удается изжить разногласия внутри, то мы будем бороться. <…> Мы считаем своим законнейшим правом перед высшим судилищем партии, перед съездом, сказать наше мнение, как мы это говорим всегда по вопросам троцкизма и целому ряду других»[1140]. Или: «Бросьте, дорогие товарищи, хлопоты исцелить ленинградскую парторганизацию от несуществующих у нее болезней, ибо она спокойно может вам ответить… Врач, исцеляйся сам!»[1141]

На этом этапе заведующий отделом Истпарта ЦК ВКП(б) Канатчиков защищал методы руководства Зиновьева: «Централистические формы организации и марксистская теория нам лучше всего обеспечивают сплоченность, единомыслие и единство. Вот почему мы беспощадно подавляли, а порой даже изгоняли всякого рода внутрипартийные группировки и не допускаем в партии так называемую свободу мнений». Член Ленинградского губкома Николай Яковлевич Пекарь-Орлов вторил: «Часто приходится назначать… сверху более развитых, более выдержанных товарищей только потому, что в низах партийная масса в культурном и политическом отношении еще остается недостаточно выдержанной»[1142].

Секретарем Ленинградской губпартконференции был Сергей Константинович Минин, который уже год служил ректором комвуза. Минин – главный герой нынешнего повествования – был не из рабочих, как его предшественник Канатчиков, а «из духовного сословия» (сын протоиерея), отучившийся на юридическом факультете Венского и на историко-филологическом факультете Юрьевского университета. Член РСДРП(б) с 1905 года, за революционную деятельность подвергался трехлетнему тюремному заключению и сибирской ссылке. Представляя себя как «гражданин Минин» в 1917 году, будущий ректор комвуза был членом Учредительного собрания. После Октябрьской революции он стоял во главе взявших власть в Царицыне большевиков и близко сотрудничал со Сталиным и Фрунзе при обороне города, впоследствии выступал с инициативой переименовать Царицын в Мининград. Затем служил членом РВС ряда армий, а в 1924 году был назначен уполномоченным Народного комиссариата просвещения по вузам Ленинграда. Со слов коллег, Минин пользовался большим авторитетом как организатор учебного процесса. При его вступлении в должность ректора в комвузе были созданы особые кружки партактива для изучения марксизма по книжке Зиновьева «Ленинизм»[1143].

В день закрытия партконференции Минин пригласил вождей ленинградской парторганизации на выпускной вечер в комвуз. Партийная пресса описывала атмосферу во дворце Урицкого (бывшем Таврическом) как торжественную. Обращаясь первым к студентам, заместитель председателя Ленинградского совета Евдокимов подчеркивал, что капиталистические элементы в экономике «нами побиты, но вконец не добиты, с этими элементами нужна всемерная борьба». Для того чтобы «пропитать идеями Ленина всю массу партии, всю массу рабочего класса… требуется армия квалифицированных работников. <…> Сегодняшний выпуск в эту работу партии вкладывает ценный вклад». Речь Минина была в унисон: «Не богат наш опыт, но мы можем сказать, что зиновьевцы очень высоко ценятся парторганизацией»[1144]. Затем Минин предоставил слово «тому, чье имя носит университет». «Долго, несмолкаемыми аплодисментами, переходящими в овацию, весь зал встречал выступление Зиновьева», – гласит запись. Речь Зиновьева не содержала ничего нового, но само его присутствие подчеркивало близость с Мининым и важность комвуза в его глазах[1145].

Через несколько дней, 16 декабря, Минин докладывал о работе губпартконференции на объединенном собрании коллективов комвуза имени Зиновьева и института имени Крупской. «Наша XXII партконференция отличалась от прошлых, – гордо заявил Минин 599 студентам, сидевшим в зале. – Она длилась 10 дней, проходила под знаком единства и сплоченности». Однако вскоре зазвучали менее радужные нотки, связанные с «замедлением международной революции», «ростом кулака» и «расслоением деревни». Затрагивая полемику, которая велась в партии по последнему вопросу, Минин процитировал ряд выдержек из статей Слепкова и Богушевского и заметил: «Против этих уклонов наша партия борется. <…> Удивительно то, что орган „Большевик“ в своих статьях допускает… замазывание опасности роста [кулака] в деревне. В последнем [номере] помещена статья Богушевского, без соответствующего исправления. <…> [Необходимо] посмотреть, из каких источников дует такой подозрительный ветерок, который поспешно стараются приукрасить стопроцентным ленинизмом»[1146].

Далее Минин перешел к обвинениям, озвученным на Московской партконференции. «А тут говорят, что мы настроены панически. Нет, мы только видим опасности и указываем на них. <…> Нам придется свой импортный план изменить, потому что мы переоценили нынешний урожай и крестьянство внесло так называемый „Крестплан“ – тот хлеб, который мы должны [были] получить, от нас ускользнул. <…> Так мы лучше пойдем за Лениным, а не за Слепковым, который говорит: „Кооперация – социализм“». Затем ректор обратился к типичному письму крестьянина, присланному в редакцию университетской газеты «Коммунизм на дому». «Правильно ли взята диктатура пролетариата и не хочет ли он поделиться с крестьянством и т. д.?» – задавал он вопрос. Мелкая буржуазия не понимала, почему все ресурсы должны находиться в руках класса гегемона. «Есть ли опасность? – спрашивал аудиторию Минин. – Да, есть. Ленинградская организация, как всегда, не проходит мимо их, а указывает на них. <…> Кто сегодня замолчит, будет обыватель»[1147].

«Тов. Минину не понравилось выступление тов. Ярославского, – заметила Т. Лурье. – Необъективно он подошел к этому вопросу. Выступление московской организации не против нашей организации в целом, а только против некоторых отдельных товарищей. Т. Минин мало говорил по существу разбираемого вопроса, а почему-то сосредоточил свое внимание на Богушевском и др., которым уже дан соответствующий отпор, и нам нет надобности возвращаться к ним». И затем: «Тов. Минин ничего не говорил о госкапитализме, а это нам нужно было сказать. Докладчик этот вопрос затушевал, говоря, что только какие-то чудаки могут утверждать, что у нас сейчас социализм. <…> Нам нужно обсудить вопрос, исходя из того, какие места наша страна занимает в системе мировой революции». Анфалов Ф. И. был еще более резок: «Тов. Минин закончил доклад словами: „Надо подходить к обсуждению по-большевистски с определенной ясностью“, а вот т. Минин говорил не ясно. Несмотря на все мои усилия и внимательность к докладу, я почти ничего не понял. Можно ли говорить, что в деревне кулацкое влияние распространяется на 60 %?» Это перегиб. Крестьянин, упомянутый в докладе Минина, «не типичен».

«Является ли НЭП госкапитализмом? – спрашивал Бреннер М. Б. – Госкапитализм является господствующей формой, говорит т. Зиновьев, забывая, что кооперация – это „столбовой путь к социализму“. Червонец также элемент социализма». Через неделю комвузовцы услышат комментарии от Сталина по этому вопросу: «Основная ошибка тт. Каменева и Зиновьева состоит в том, что они рассматривают вопрос о госкапитализме схоластически, не диалектически, вне связи с исторической обстановкой. Такой подход к вопросу противен всему духу ленинизма. Как ставил вопрос Ленин? В 1921 году Ленин, зная, что наша промышленность мало