дал понять, что не позволит им выкупить себя, кроме как в рамках общего мирного договора с Францией, и они настойчиво требовали новых переговоров с момента их пленения. У герцогов также были веские династические причины для того, чтобы установить нового Дофина в качестве регента вместо режима Бернара Арманьяка. Это обещало оживить ослабевающий престиж монархии и умиротворить вражду, которая довела ее до бессилия. Вильгельм Баварский считал, что его роль в Англии заключается в том, чтобы представлять интересы Дофина. Ожидалось, что несколько придворных молодого принца будут сопровождать Вильгельма в поездке, а значительные расходы в конечном итоге были оплачены из доходов с владений Дофина. Возможно, Вильгельм и Изабелла даже предполагали, что сделка, заключенная в Лондоне, может быть санкционирована Дофином и королевскими герцогами через голову королевского Совета в Париже[604].

7 апреля Сигизмунд I выехал из столицы Франции в Кале, чтобы отправиться в следующий этап своей миссии. В поездке его сопровождала небольшая делегация, представлявшая французское правительство, во главе с Рено де Шартром, архиепископом Реймсским, опытным дипломатом, который был видным членом французской делегации в Констанце. Вильгельм Баварский вернулся в свои владения, чтобы собрать свиту и деньги, которые ему потребовались бы для того, чтобы создать из себя достаточно внушительную фигуру при английском дворе[605].

* * *

19 апреля 1416 года, в день Пасхи, принцы обедали вместе в Лувре, когда их прервал помощник герцога Беррийского, увидевший вооруженных людей в окнах дома богатого горожанина, известного своими бургиньонскими симпатиями. Поднялась тревога. Лидеры арманьяков в городе бежали в Лувр, а Таннеги дю Шатель взял отряд солдат и арестовал зачинщиков. Когда их допрашивали, выяснилось, что это был хорошо организованный заговор против правительства арманьяков, во главе которого стояли люди, занимавшие центральное место в администрации. Одним из них был Николя д'Оржемон, каноник Нотр-Дам, председатель одного из отделений Счетной палаты и сын бывшего канцлера Франции. Согласно докладу Совета, заговорщики планировали захватить одни из северных ворот города и впустить туда войска Иоанна Бесстрашного. Затем толпа должна была подняться и овладеть улицами с криками "Бургундия!" размахивая знаменем герцога Бургундского. Герцоги Беррийский и Анжуйский должны были быть преданы смерти вместе с Таннеги дю Шателем, эшевенами Парижа и главными государственными чиновниками. Заговорщики, очевидно, установили контакт с герцогом Бургундским. Он отправил трех своих офицеров в Париж с посланиями о поддержке и пообещал, что его войска будут ждать неподалеку, когда наступит подходящий момент.

Когда весть об заговоре распространилась, многие участники его сбежали, опасаясь, что их скомпрометировали. Среди них были видные горожане и старшие магистры Университета. Бумаги, найденные в их домах, выявили еще около 500 сторонников, многие из которых были арестованы в последующие дни. Правительство запаниковало. В Париже было нехарактерно мало солдат, поскольку большая часть гарнизона находилась с коннетаблем под Арфлёром. Непосредственным результатом паники В Париже стало неожиданное облегчение для английского гарнизона в Арфлёре. Граф Арманьяк сразу же отправил Рамоне де ла Герра обратно в Париж с 800 солдатами. Затем он начал переговоры с графом Дорсетом о заключении короткого перемирия. Запасы Дорсета были близки к истощению. Он с радостью согласился на четырехнедельное перемирие с 5 мая по 2 июня, что позволило коннетаблю вернуться в Париж еще с 300 воинами[606].

В Париже Бернар Арманьяк начал жестокую кампанию репрессий. Целую череду приговоренных к смерти людей протащили на волокушах, чтобы казнить на площади Ле-Аль на глазах у сотен горожан. Еще больше тех, кто не заслуживал публичной казни, были безвестно задушены в подвалах Шатле. Как священнослужитель Николя д'Оржемон не мог быть приговорен к смерти. Однако его заставили наблюдать за первыми казнями на Ле-Аль, а затем церковные власти приговорили его к пожизненному заключению на хлебе и воде. Вскоре после этого он умер в грязной камере тюрьмы епископа Орлеанского в Мен-сюр-Луар. Однако, несмотря на эти отвратительные примеры, другие все еще замышляли возвращение герцога Бургундского в Париж. В последующие недели Иоанн Бесстрашный предпринял несколько попыток тайно провезти в город оружие и своих вооруженных сторонников. Отношения между правительством и парижанами достигли нового минимума. Городские ворота, за исключением четырех основных, были снова замурованы, а уличные цепи были вновь натянуты. Оружие, хранившееся в частных домах, было приказано сдавать под страхом смерти. Большое количество парижан было задержано, некоторые заключены в тюрьму, а другие изгнаны из города. Их имена выкрикивали глашатаи на углах улиц под звуки труб. Университет подвергся очередной чистке, серьезно поредевших рядов его магистров и профессоров. Считалось, что мясники были главной силой, стоявшей за запланированным восстанием, и рассматривались как эпицентр будущих потрясений. Они стали объектом особого преследования правительством. Их корпорация была лишена привилегий и монополий, а власть ее лидеров упразднена. Большой мясной рынок был закрыт, его здания снесены, а его функции были распределены между четырьмя небольшими рынками, разбросанными по Парижу. Эти меры оказались полностью контрпродуктивны, как это обычно бывает. В течение двух последующих лет Париж был подавлен и напуган, кипел обидой и гневом, за спиной арманьякских министров постоянно витала угроза, которая препятствовала всему, что они делали для защиты Франции от англичан[607].

* * *

В Вестминстере 16 марта 1416 года Парламент открылся во второй раз менее чем за пять месяцев. Цель собрания была по меньшей мере в равной степени распределена между дипломатией и финансами. Генрих V хотел извлечь выгоду из все еще сияющей славы победителя при Азенкуре. Агент города Бордо в Лондоне сообщал, что по мнению англичан король не может поступить плохо. Его мудрость и рассудительность превозносились ежедневно. "Воистину, — говорили люди, — мы никогда не видели в Англии ему подобных". Это был момент, когда необходимо было внушить французскому правительству и германскому королю силу решимости короля, силу единства его королевства и возможности его ресурсов, а также явное благоволение к нему Бога. Вступительное слово канцлера Бофорта прекрасно отражало эту политику. В нем был заново изложен официальный миф, возможно, в его самой крайней форме. Битва при Азенкуре, сказал Бофорт, была "небесным судом, исполненным мечом". Разве не Бог ясно выразил свое желание, сначала уничтожив французский флот при Слейсе в 1340 году, затем разгромив Иоанна II при Пуатье в 1356 году, "а теперь, в-третьих, наш самый достойный король на поле Азенкура?". "Господь простер свою руку, чтобы наказать упрямство французов, лишив их трех главных орудий против Англии: их ведущих портов, Кале и Арфлёра; их храбрости, которая постоянно подводила их в бою; и их военной силы, которая была утрачена в битве при Азенкуре. О Боже, почему этот