Лишь хриплое дыхание давало понять, что парнишка живой ещё. Басманов сложил руки замком, будто бы молился, да не шла ему на ум ни одна молитва. Боялся он, как бы всё исправилось.

«У государя испросим милости… Тем паче что это Глашкин выродок, а стало быть… От чёрт бы меня побрал, как пить дать, сродники мы… Токмо бы царя дождаться, он пошлёт милость и прощение, токмо бы царь явился…»

Так и сидел Басманов, лишь изредка поглядывая на Глашкиного ублюдка. Холоп оказался крепок, и жизнь мало-помалу возвращалась к нему. Сидел Юрка на каменном полу, нет-нет да шевельнётся.

– Живой?.. – вопрошал Басманов.

Кивнул Юрка, вытирая кровь с глаз. Опричник глубоко вздохнул, потирая затылок да оглядываясь по мрачным стенам. Одна от другой неотличима была в царящем мраке. Нависали камни подземелья, и будто бы комната делалась всё меньше. Раздался резкий писк, и Фёдор, будучи на взводе, невольно обернулся на сей звук.

Вспышка, и Басманов не ведал, отчего тело его само собой подскочило на ноги. Уже когда был повален плашмя наземь, опричник хоть малость разумел, что переменилось. Во мгновение Юрка ожил, освирепел, и видать, где-то в стене был припрятан нож, который сейчас Фёдор сжал голою рукой. Юрка резко крутанул лезвие, и Басманов успел отпустить прежде, чем поранился.

Горячая кровь выступила на ладони. Та боль взывала к ответу, и тело ведало, чем ответить. Ведомый слепым и зверским запалом, сам ослеплённый и одурманенный болью, Фёдор достал из сапога припрятанный кинжал. Юрка успел замахнуться, метя непременно в горло, да удару не успел нанести. Резкая боль пронзила живот его, поднимаясь вверх, до самой груди, до пылкого сердца.

Басманов не слышал того бесчеловечного предсмертного крика, видать, оно и к лучшему. Он лежал на холодном камне, оглушённый собственным сердцебиением. Так рьяно оно не колотилось ни разу в жизни. То был неуёмный стук, упрямый, вопреки.

Глаза горели, невольные слёзы жгли его. Давно Басманов разучился сожалеть об убиенных. Едва ли когда сожалел. Неведомо ему было, сколь жгуча на руках кровь сродника, пущай и ненавистного. Неведомо ему было до сего момента.

* * *

Фёдор сидел ни жив ни мёртв. Каждый вдох обжигал его и обдавал лютым холодом. Холод пронизывал подвал насквозь, пробирал до самых костей. Видно, оттого и стучали зубы, оттого и дрожали руки одеревенелые. Не мог двинуться с места Басманов, всё сидел, боясь глянуть на тело. Так и сидел на голом полу, продолжая расчёсывать руки до крови, не ведая, отчего же не перестаёт жечь.

Не успела кровь засохнуть на лукавом кинжале, как заслышались шаги в коридоре. Закрыл глаза Басманов и слышал, как с каждым шагом близится участь его, и жаждал, всем сердцем жаждал такой расправы, чтобы прервалось это жжение на руках.

Не было сил открыть очи, не было силы поднять взора, ибо ведал по поступи, кто стоял на пороге. Царь не подавал голоса, по правде, не сразу и приметив, будто бы опричник его вовсе был тут. Впал владыка в оцепенение, не ведая ещё, но чуя великое прегрешение, свершившееся в сих стенах.

– Боже… – сорвался жуткий шёпот государя.

Голос великого владыки дрогнул при виде Басманова. Фёдор закрыл лицо руками, не смея поднять глаз.

– Что свершилось? Скажи мне! – вопрошал владыка, осторожно подступаясь к опричнику.

Не было никаких слов, чтобы молвить их. Лишь горестное стенание сорвалось с уст опричника. Так полнился сей крик страшного отчаяния, что пробрало Иоанна до дрожи. Все страшные знамения представали нынче пред владыкой, насмехались над немощью его, над слепотой его. Теперь владыка в расплату за то, что не узрел, не счёл знаков, ниспосланных накануне, должен был пересилить себя.

– Федь… – молвил владыка и было хотел наклониться к Басманову, как страшный звук заслышался далёким гулким эхом.

Молодого опричника всего передёрнуло. Дыханье отнялось. Грудь точно зажата была меж тяжёлых камней. Жжение загорелось с новой силой и будто бы разъедало под кожей.

– Нет, нет, нет… – бормотал Фёдор, начиная задыхаться, пряча лицо в своих руках.

– Федь, вставай! – приказал Иоанн да поднял Басманова на ноги, прихватив выше локтя.

– Царе, прошу! – отчаянно взмолился опричник, вцепившись в рукав царский.

– Федя! – Владыка отнял руку, но лишь с тем, чтобы обхватить лицо Басманова, да направил свой взгляд на себя.

Видел владыка, как слуга его занимается страшным приступом, как зрачки сделались точками, пущай и мрак кромешный стоит кругом.

– Воротись ко мне, – повелел Иоанн, и власть его возымела действо.

Очнулся Фёдор будто бы от кошмара, но узрел, что кровь на кинжале всё так же свежа и блестит лукавым отблеском, а тело брата всё так же бездыханно лежит. Единственною переменой, и самой жуткой, сделалась могучая фигура, что стала на пороге. Безмолвно стоял Алексей, ибо не шло ни слова из горла его. Очи Басмана-отца опустились на покойника, ещё хранившего тепло. Так и глядел безмолвно, не находя в сердце своём никакой веры увиденному. Медленно поднял очи свои, лютые да свирепеющие, сначала на Фёдора, а затем на владыку. И вновь супротив воли старого воеводы глядел он на Юрку. Смотрел и на кинжал Федин, окроплённый свежей живой кровью.

– Уверьте, что лгут мне глаза мои, – произнёс Басман-отец, и голос его звучал иначе, нежели должно человеку.

Фёдор насилу стоял на ногах, и голову вело от удушья. Синие губы дрожали, искусанные до крови, а руки исходили новой кровью, и страшное жжение пронизывало до костей.

– Уверьте же, – сипло взмолился Алексей, – и я поверю вам!

Фёдор приоткрыл оледеневшие губы, чтобы глотнуть хоть малость воздуха, ибо силы и рассудок покидали его, да только голос Иоанна воротил опричнику остатки духа.

– Басман, – твёрдо молвил владыка, подняв руку.

– От здесь ты, царе… – прохрипел Алексей, мотая головой, – верши же суд свой.

– Ведомо горе твоё, – произнёс владыка.

Алексей опустил взгляд, и сурово сжались кулаки его.

– Ведомо?.. – усмехнулся Басман-отец.

– Коли жаждешь возмездия – бери и верши сам, – велел владыка. – Уж ночь проклята и без того, и кровь сродника пролилась. Так верши же. Не буду нынче судить ни тебя, ни Фёдора.

Басман-отец поглядел из-под бровей суровых на сына своего, и до того взор тот был жесток да суров, что сам владыка невольно руку опустил на нож булатный, заткнутый за пояс. Алексей сплюнул наземь, точно испил сполна этого яду.

– Руки ещё об него марать, – процедил старый воевода да поглядел на сына своего. – Пущай то тебе отрадой придётся… Прирезал его, ибо ублюдок Юрка-то? Меня ты зарезал, сердце моё старое, – молвил Басман-отец, и содрогнулся Фёдор от великой боли в голосе том.

– Отче, я… – с трудом