ходить? Я думаю, нам следует прогуляться, – предложила Эшлинг.

– Да-да, давай прогуляемся!

Элизабет отдернула руку и отбросила одеяло. Она лежала в постели полуодетая. Подошла к стулу, натянула синий свитер и клетчатую юбку, потом нашла в шкафу куртку.

– Ты уверена? – усомнилась Эшлинг, глядя на ее хрупкий и болезненный вид.

– Да, ты права, я хочу именно прогуляться… – Она надела туфли и посмотрела на Эшлинг по-детски доверчиво.

Эшлинг что-то прошептала Гарри, и через мгновение они уже были на лестничной площадке. Не глядя друг на друга, они вошли в лифт и, пока он спускался, стояли неподвижно. Опустив голову и засунув руки в карманы, они вышли из подъезда и перешли улицу. До парка они шагали нервно и быстро, но в парке бессознательно пошли медленным прогулочным шагом, характерным для лондонцев, наслаждающихся травой и цветочными клумбами вместо потока машин и уличного шума.

– Что мне теперь делать? – в конце концов заговорила Элизабет.

После долгого молчания Эшлинг взяла ее под руку, и они шли, все так же не глядя друг на друга.

– Я имею в виду, что теперь будет? – очень тонким голосом спросила Элизабет.

– Будешь растить Эйлин, – медленно произнесла Эшлинг. – Будешь вспоминать все хорошее и забудешь все плохое. Думаю, именно так поступают в подобных случаях.

– Да.

Они прогуливались по парку.

– Не повезло нам в жизни… И что с нами не так? – поинтересовалась Эшлинг.

– В каком смысле?

– Ну, теперь мы обе вдовы… Из всего, что было, осталась только малышка Эйлин… все наши мечты и надежды… сама знаешь…

– Твоей мамане не понравились бы подобные разговоры. – Голос Элизабет стал тверже. – Копания в прошлом…

– Да, точно, не понравились бы… – Эшлинг замолчала на мгновение, а потом продолжила: – Маманя всегда знала, что сказать. Она часто говорила то, что я считала неправильным, но в итоге оказывалось верным. Не знаю, как она находила нужные слова. У нее здорово получалось.

– Нет, я думаю, она даже не пыталась искать нужные слова, они там уже были изначально, – возразила Элизабет.

– Да, – согласилась Эшлинг.

Они сели на скамейку, где часто сидели, когда возили Эйлин в коляске… и даже раньше, когда Эшлинг впервые приехала в Лондон… и когда сбежала из Килгаррета.

– Должно быть, для него все произошло очень быстро, – сказала Эшлинг.

– В полиции сказали, что за несколько секунд… – Элизабет закрыла лицо руками.

– Ну хватит, хватит…

– Я не плачу. Я просто думаю про те несколько секунд. Наверное, они показались вечностью…

– Нет-нет, думай об этом как о кошмарном сне: он страшный, но потом все заканчивается.

– От кошмара можно проснуться.

– Ну, для Генри все закончилось. Он больше ничего не чувствует.

– Я знаю. – Элизабет встала.

– Тони умирал гораздо дольше, – заметила Эшлинг.

Элизабет посмотрела на нее:

– Да, действительно…

– И подумай, сколько всего ты сделала для Генри. Подумай и вспомни все хорошее. Ты дала ему дом, который он всегда хотел… дала ему уверенность в себе… все это никто другой не смог бы ему дать… – Эшлинг говорила, опустив взгляд на ноги, а Элизабет смотрела вдаль.

– Ты тоже сделала Тони счастливым…

– Нет, не сделала. Никто не смог бы дать ему счастье, и я уж точно не смогла. Только еще больше все испортила…

– Не стоит так думать. – Теперь голос Элизабет звучал так же сильно и ясно, как обычно. – Он тебя хотел, и он тебя получил. И это единственное, что дает нам надежду во всем, что случилось. Если люди получили то, чего хотели…

– Элизабет, что я могу для тебя сделать? Ты же знаешь, для тебя я готова на все.

– Знаю. Конечно знаю. Ты всегда… всегда спасала меня…

– Нет, это ты спасала меня. Ты спасла меня много лет назад. Если бы у меня не было такого друга, как ты, то что бы у меня было? Морин, Ниам… Джоанни Мюррей… тоже мне друзья… после всего, что произошло…

– И мы никогда не ссорились. За все эти годы мы ни разу не поругались по-настоящему.

– Точно, ни разу. Когда ты сначала уехала из Килгаррета и вернулась сюда, меня иногда злило, что ты отдалилась… Я не знала…

– И я не знала… Когда вы с Тони только поженились и ты писала такие сухие письма, я тоже злилась, но я же не знала…

– Элизабет, так что я могу для тебя сделать? – снова спросила Эшлинг.

– Скажи мне, что будет дальше.

– Будет следствие… и коронер скажет…

– Что скажет?

– Что слышал, как Генри расстроился и… ушел в загул… вернулся домой, и произошел несчастный случай… как он упал…

– Так что в итоге скажет коронер?

– Не знаю… Думаю, выразит соболезнования… вроде бы, именно так и происходит, когда читаешь про следствия. Они скажут, что хотели бы выразить соболезнования семье и друзьям погибшего.

– Что-то вроде некролога?

– Наверное.

– Ясно.

– А потом все закончится… и тебе придется начать…

– Да.

– Боже мой, Элизабет! Мне так безумно жаль…

– Я знаю, знаю… Мне тоже безумно жаль…

* * *

Следствие было кратким и чисто формальным.

Эшлинг читала про подобные случаи в газетах, когда еще жила в Килгаррете. Маманя говорила, что появление репортеров, которые записывают каждое слово и выдумывают невесть что, для несчастной семьи, которая и так страдает, становится настоящей напастью.

Она оглядела маленький и пыльный зал судебного заседания. Двое мужчин что-то писали в блокнотах – наверное, репортеры, хотя не особо на них похожи. Впрочем, сегодня все сами на себя не похожи и выглядят очень странно, как будто играют в какой-то пьесе, которую плохо отрепетировали. Именно такое у нее возникло ощущение, и наверняка Элизабет тоже так думает. Ужасно непривычно, но сегодня впервые невероятно трудно понять, о чем же Элизабет думает на самом деле. Ее лицо застыло, словно маска.

Лицо Элизабет оставалось неподвижным, зато мысли метались туда-сюда, и ей казалось, что она должна бежать за ними и собирать в кучку, как рассыпавшиеся стеклянные шарики. Она вспомнила, что в больнице, где умерла мама, тоже проводили следствие. Да, там царили суматоха и беспокойство, все врачи и медсестры дико нервничали. Все знали: пациентка, лежавшая в палате рядом с маминой, была совершенно не в себе и ухитрилась исключительно ловко, не вызвав подозрений, выманить стакан и перерезать себе запястья. Все были уверены, что никто из сотрудников не виноват, но все возненавидели следствие. Элизабет вспомнила, как они рассказывали ей про это и говорили, что какой смысл проводить расследование, только всех расстраивать, ведь бедняжку, которая покончила с собой, уже не вернуть с того света. Говорила ли она про тот случай с Эшлинг? Эшлинг