Исторически очень ценны записанные на Святой Елене воспоминания Наполеона о трех главных из монархов Европы, которые были его современниками, - сначала врагами, потом союзниками и вновь врагами. Среди них самым выдающимся, в его представлении, был Александр I: «...по своим качествам он бесконечно превосходит других европейских монархов; он обладает острым умом, тактом, большими знаниями, сумеет обворожить вас, но ему не следует доверять - он лицемерен, как типичный византиец»[2057]. Поскольку прусского короля Фридриха - Вильгельма III Наполеон считал «величайшим болваном на свете, невеждой, у которого нет ни таланта, ни знаний», император так и не понял, в чем секрет нежной дружбы между королем и царем, и удивлялся общности их интересов к пустякам. «Они воображали себя равными с лучшими генералами Европы, потому что знали, сколько рядов пуговиц должно быть на кители драгуна, - вспоминал Наполеон.-я едва удерживался от смеха, когда слышал (в Тильзите летом 1807 г. - Н. Т.), как они обсуждали всю эту чепуху с такой важностью, словно планировали предстоящее сражение между двумястами тысячами солдат»[2058]. Тестя же своего, Франца I, Наполеон характеризовал скорее с сочувствием, чем с неприязнью: «Император Австрии - добрый и религиозный человек, но тупица. Он не лишен здравого смысла, но при этом никогда сам не принимает решений; его всегда водил за нос Меттерних или кто-нибудь еще из его окружения»[2059].

Теперь, в пожизненном заключении, император мог отрешенно, спокойно вспоминать даже о злейших своих врагах - английских министрах и военачальниках, наделяя их точными и хлесткими характеристиками: премьер-министр У. Питт - «гений зла», сплотивший на английские деньги «агрессивные коалиции», плодами которых стали «25 лет мирового пожара»; глава британской дипломатии Р. Каслри - «визирь феодальных монархов»; герцог А. Веллингтон - военачальник, который «в своем таланте превзошел самого себя», ибо «судьба сделала для него больше, чем он сделал для нее»[2060].

Английские верхи были по крайней мере последовательны в своей вражде к Наполеону, а вот что касается главного в Европе трио монархов (российского, прусского, австрийского), то они, будучи битыми и вступая в союз с ним, льстили и подлащивались к нему, унижая свое монаршее достоинство. Перед отъездом доктора О’Мира в Европу Наполеон попросил его связаться с Жозефом Бонапартом и взять у него личные письма Александра I, Франца I и Фридриха - Вильгельма III. Пакет с этими письмами Наполеон передал Жозефу на хранение, когда они были в Рошфоре. Теперь он так наставлял О’Мира: «Вы опубликуете эти письма, чтобы покрыть позором всех этих монархов, и продемонстрируете всему миру их жалкое преклонение передо мной, когда они выпрашивали у меня милости и умоляли не лишать их тронов. Когда я был в силе и на вершине власти, они домогались моей защиты и чести стать моими союзниками, слизывая пыль с подошв моих сапог. Теперь же они подло угнетают меня, отобрав мою жену и моего ребенка»[2061].

По воспоминаниям Маршана, Наполеон, прощаясь с О’Мира, сказал: «Ваши министры - бесстыдные люди. Когда папа римский был моим пленником, я бы скорее отдал руку на отсечение, чем подписал приказ о том, чтобы оставить папу без его врача»[2062]. О’Мира тогда не смог выполнить просьбу Наполеона: оказалось, что письма были потеряны, и только в 1939 г. (!), по данным П. Джонса (автора примечаний к воспоминаниям Маршана), они были опубликованы, хотя и не полностью, во Франции принцем Наполеоном и Жаном Аното[2063].

Все, что написал, а главным образом продиктовал Наполеон Лас-Казу и другим на острове Святой Елены, по мнению Е. В. Тарле, «дает понятие не об объективной исторической истинности фактов, о которых идет там речь, но о том, какое представление об этих фактах желал Наполеон внушить потомству»[2064]. Думается, точнее было бы сказать, что все сочиненное тогда Наполеоном служило цели, не лишенной объективности: его самооправданию перед историей. Ведь он был вправе считать себя более законным государем, чем любой из его «легитимных врагов», поскольку ни один из них не получал права на трон в результате народного волеизъявления, как Наполеон в 1804 и 1815 гг. Поэтому решение союзных монархов объявить его вне закона как «врага человечества» он считал противоправным. Собственные же, по меньшей мере спорные, решения, например расстрелять пленных турок 8 марта 1799 г. в Яффе и герцога Энгиенского 21 марта 1804 г. в Венсенне, арестовать папу римского и аннексировать герцогство Ольденбургское, он оправдывал либо роковой непредсказуемостью ситуаций, как в первом случае, либо необходимостью возмездия за покушения на его жизнь и, главное, исторической целесообразностью борьбы со средневековьем. На ту же целесообразность он ссылался в оправдание всех своих войн, исключая (не без оговорок, как мы видели) вторжение в Испанию и нашествие на Россию.

Став монархом, императором, Наполеон навсегда остался поборником социальных и политических завоеваний Французской революции и ее республиканских устоев (не зря в течение пяти лет он титуловал себя «императором республики»). «Французская революция, - говорил он доктору О’Мира, - была всеобщим движением масс против привилегированных классов . Главная цель революции заключалась в том, чтобы ликвидировать феодальные привилегии и злоупотребления, запретить остатки древнего рабства народа и предоставить возможность всем гражданам в равной степени служить государству. Это способствовало установлению равенства в правах. Любой гражданин теперь мог добиться успеха в своей деятельности по своим способностям»[2065]. Да, так и было во Франции при, казалось бы, неограниченной диктатуре Наполеона. Характерно, что он и в своих аналитических обзорах военных кампаний разных времен - обзорах, которые записаны на острове Святой Елены его секретарями, - всегда отмечал признаки исторического прогресса.

Едва ли в мире был хоть один истинно великий полководец, которого Наполеон обошел бы вниманием, обозревая в изгнании на Святой Елене всю историю войн от Александра Македонского до Фридриха Великого. В древней истории его кумирами были Александр, Цезарь и Ганнибал. Наполеон считал их равновеликими военными гениями, причем Александра и Цезаря как государственных деятелей ставил выше Ганнибала, но «наиболее удивительной из них личностью», по его мнению, был именно Ганнибал, который «в возрасте 26-ти лет постиг то, что, казалось, осуществить было нельзя»: «он захватил Италию и правил ею в течение 16-ти лет; несколько раз он был на волосок от того, чтобы овладеть Римом, и оставил в покое свою жертву только тогда, когда его враги, воспользовавшись уроками, полученными у него, отправились на территорию Карфагена, чтобы уже там дать ему бой»[2066]. Очень лестно, с позиций высочайшего профессионализма оценивал Наполеон общий уровень, характерные особенности и конкретные достижения военного искусства французов: маршала А. Тюренна и принца Л. Конде, английского герцога Д. Мальборо, короля Швеции Густава II Адольфа, прусского короля Фридриха Великого, австрийского фельдмаршала (родом из Франции) Евгения Савойского[2067]. А на прямой вопрос Альбины Монтолон, какие войска он считает лучшими, Наполеон ответил: «Те, которые одерживают победы, сударыня», и так иллюстрировал свою мысль: «Лучшими воинами были карфагеняне во главе с Ганнибалом, римляне под командованием Цезаря, македонцы, когда их вел Александр, и пруссаки при Фридрихе Великом». Но выше всех император поставил все-таки своих собственных воинов: «Вероятно, можно было бы собрать войска столь же отличные, как те, которые составляли мою армию в Италии и в битве при Аустерлице, но превзойти их не смогут, конечно, никакие другие войска»[2068].