Бесспорно, Наполеон как авторитет в области военного искусства котировался выше всех и уже тогда был общепризнан - именно так судили о нем и соратники его и противники. Но даже близкие к нему люди удивлялись эрудиции и профессионализму суждений императора в области литературы. Подолгу беседуя с ними на острове Святой Елены, он похвально, но строго, обязательно с элементами критики, анализировал творчество не только любимых им с детства Вольтера и Руссо, но и многих других - от великих до малоизвестных - литераторов разных времен. Кстати, первую трагедию Вольтера «Эдип» Наполеон отнес к «самым прекрасным образцам французской драматургии», а «что касается недостатков трагедии, - считал он, - например, нелепой страсти Филоктета,-то их следует приписывать не драматургу, но нравам того времени и ожиданиям тогдашних великих актрис»[2069].

В изгнании Наполеон увлекся сам и привил своим собеседникам увлечение «Илиадой» и «Одиссеей» Гомера. «Только теперь я вполне понимаю Гомера, - признался император. - Он, как и Моисей, сын своего времени: поэт, оратор, историк, законодатель, географ, теолог». Но тут же, в связи с тем, что Гомер «представлял своих героев гигантами», Наполеон не без иронии заметил: «В наши дни нет таких героев. Что стало бы с нами, если бы мы жили в те добрые времена, когда физическая сила составляла истинную власть? Пожалуй, Новерраз (младший камердинер Наполеона, невероятно сильный физически. - Н. Т.) овладел бы скипетром и правил всеми нами.

Надо признать, что цивилизация более благосклонна к разуму, чем к телу»[2070].

Помимо Гомера, Наполеон так восхищался трагедиями Софокла, Эсхила и Еврипида, что заражал своим восхищением Лас-Каза и многих других[2071]. Из литературы средневековья он выделял своих соотечественников, драматургов - академиков П. Корнеля и Ж. Расина, а также английского поэта Д. Мильтона с его эпической поэмой «Потерянный рай»[2072]. Император увлекался и баснями Ж. Лафонтена, смысл которых (нередко иронический и даже саркастический) он разъяснял семилетнему сыну Монтолона Тристану[2073].

Собеседников императора больше всего поражала именно широта его литературных интересов, когда он рассуждал о достоинствах и недостатках не только «Истории крестовых походов» Ж. Ф. Мишо или мемуаров французского хрониста XIII в. Ж. Жуанвиля, но и «женских» романов мадам С. Ф. Д. Жанлис и мадам М. С. Коттен, не говоря уже о европейски знаменитой мадам Ж. де Сталь[2074].

Итак, главным занятием Наполеона в течение всех шести лет его предсмертной неволи был литературный труд. Лас-Каз и Бертран, О’Мира и Монтолон, Маршан и Антомарки оставили записи его воспоминаний, военно - исторических сочинений и литературных заметок, а также повседневных разговоров с ним на разные темы плюс свои собственные о нем воспоминания, что образует в сумме богатейший и ценнейший, как в историческом, так и в литературном отношении, мемориал Святой Елены. То, что в этом мемориале записано со слов императора, наиболее значимо по содержанию, глубине и блеску мысли, хотя и более всего субъективно.

Как-то поведав Лас-Казу подробности злосчастной судьбы чернокожего раба Тоби, Наполеон вдруг с экспрессией, взволновавшей Лас-Каза, произнес: «Бижу, мой друг, по вашим глазам: вы думаете, что Тоби на Святой Елене не один такой . Нет, здесь не может быть никакого сравнения с нами. Тел наших не мучают, а если бы и мучили, есть у нас души, чтобы победить наших тиранов. Может быть, наш жребий в чем-то даже завиден. Мир смотрит на нас. Мы в его глазах мученики за бессмертное дело . Мы здесь боремся против угнетения богов, и народы благословляют нас!»[2075]

Комментируя этот разговор Наполеона с Лас-Казом, Д. С. Мережковский сделал спорное, но в главном верное заключение: «Это и значит: “Прометей на скале” - жертва за человечество. Тут кончается Наполеонова “история” - начинается “мистерия”. Чья, в самом деле, судьба, чье лицо в веках и народах напоминает древнего титана?»[2076]

В первые полтора года своего плена на острове Святой Елены Наполеон был физически здоров, но с конца 1816 г., когда Б. О’Мира впервые засвидетельствовал у него приступ страшной головной боли с непроизвольным подергиванием членов, головокружением и обмороком, подобные и другие приступы стали повторяться все чаще и сильнее[2077]. Так, в апреле - мае 1818 г. его периодически мучили «обильные желчные и слизистые выделения, головные боли, тошнота, рвота густой едкой желчью, бессонница, беспокойство и слабость»[2078].

Кстати, после того как доктор О’Мира в августе 1818 г. был удален губернатором Лоу с острова, Наполеона в разное время осматривали три врача: несколько раз, по вызову, - судовой хирург Джон Стокоу, тоже, как и О’Мира, высланный Лоу с острова, а затем уволенный из Британского морского флота за доброжелательное отношение к императору[2079]; с сентября 1819 г. до смерти Наполеона - корсиканец Франчески Антомарки, а в последние месяцы, в качестве ассистента Антомарки, еще один англичанин, военврач Арчибальд Арнотт.

Симптомы болезни императора участились с 1819 г., а в 1820 г. они становились с каждым месяцем все мучительнее и принимали фатальный, угрожающий характер. Император уже почти не выходил из «сырого погреба» своей «резиденции», все реже смотрел из окна на мрачный ландшафт острова в бинокль, служивший ему еще при Аустерлице, и все больше времени проводил в постели. Врачи диагностировали у него хронический гепатит, но сам он раньше врачей усмотрел у себя рак желудка - болезнь, от которой умер его отец. Уже смертельно больной Наполеон находил в себе силы подшучивать над своей болезнью: рак - это Ватерлоо, вошедшее внутрь»[2080].

Версия о том, что он умер именно от рака желудка, укоренилась в специальной литературе, включая биографии императора, написанные авторитетнейшими исследователями: французами А. Кастело и Ж. Мартино, англичанами В. Кронином и X. Беллоком, россиянами Д. С. Мережковским и Е. В. Тарле[2081]. Но можно ли считать эту версию состоятельной сегодня, в свете новых фактов и сенсационных изысканий С. Форсхувуда и Б. Вейдера, - об этом речь впереди.