– Ждите. Надейтесь. Если Врата вам нужны – вы их получите…

– Крей! – Голос Кэлоса разорвал мираж. Он встал. – Опомнись! Они не готовы! Они только дети, они еще младенцы, их история – искра света во тьме! Тысячи лет древние корабли нашей расы ползли по Галактике – чтобы заронить семена жизни. Они не могут принять – так сразу. Им надо дать время, надо помочь. Бескомпромиссность молодости, ну как ты не понимаешь? Ты!

– Да, я, бессмертный Вождь!

Крей вскочил, раскланялся в шутовском поклоне.

Все, что я хотел и мог сказать, мольба и проклятие, – все вылетело из головы. Перед нами разыгрывался финал древней драмы.

– Прощения просим, Вождь! Лига не пойдет путем Хрустального Альянса!

– Крей Заклад, когда я вытащил тебя, сопливого щенка, из чумного барака, я не думал, прав был или нет, стоит ли твоя жизнь…

– А, это и впрямь ты, Вождь!

Куда делась вся его вежливость и невозмутимость! Два человека, чей возраст мерился столетиями, сейчас ругались, как надравшиеся юнцы!

– Спасибо! Когда меня вздергивали на дыбе, Вождь, я не предавал тебя! Когда я жег заживо повстанцев – медленно, Кэлос, очень медленно, как ты велел – чтобы и мысли у них не было вернуться в родной мир, – я не колебался! Я знал – только ты светоч во тьме, только ты вправе решить, где добро и где зло! Мы прошли твоим путем – и упали в грязь. Так вот – теперь мы идем в другую сторону! Желаю добра этим людям – но не осчастливлю их насильно! Извини, Вождь! Прикажешь уйти в отставку? Или застрелиться?

– Поздно тебе стреляться!

Тишина ударила больнее крика. Крей и Кэлос как по команде замолчали.

– Лига приняла решение, – тихо сказал Крей.

– В тебе не осталось ничего человеческого, – ответил Кэлос.

– Кэлос! Тебе ли говорить об этом?

– Ваши планы – чушь. Вы тоже часть Тени… и не лучшая ее часть.

– У них есть возможность…

Я не дослушал. Встал, отстранил руку деда, вцепившегося мне в колено. Держись, старик. Держись, прошу. Я побежал.

Врата сияли сквозь тьму. Рядом, совсем рядом…

– Петр!

Я бежал, ветки стегали по лицу. Врата были все ближе.

– Петр! – Толчок в плечо. Кэлос догнал меня. – Стой! Ты никогда не вернешься! Вспомни, что я говорил! Петр, я не пойду за тобой!

Он едва не влетел на пространство Врат. Я успел остановиться и ударить его – то ли он хотел поддаться, то ли и его боевые рефлексы были не всесильны. Кэлос упал на самой грани измененного пространства, за пределами той линии, где его ждало будущее – ослепительное и нечеловеческое.

– Подожди, – попросил я. – Это мой путь.

Шаг – и белое сияние в глаза.

Как больно, когда тебя постигают…

Я очнулся под верещание куалькуа. Уже ставшие привычными вопли.

Петр! Петр! Петр!

– Не ори…

Слова застряли в горле. Рот был набит снегом. Я валялся у подножия холма, и даже помнилось смутно, как я катился, кувыркаясь, по сугробам, налетая на скрытые в снегу камни, крича от боли…

Рецепторы заглушены. Восстановление поврежденных тканей проводится.

Спокойствия куалькуа хватило ненадолго.

Петр! Петр!

– Да заткнись…

Я поднялся – все тело ныло. Если это после подавления болевых рецепторов – то что со мной было?

Ого!

Смерив взглядом склон, я проникся к куалькуа уважением. Собрать мое несчастное тело после такого падения – работка для судмедэксперта. Я катился-падал с двухсотметровой высоты по такому крутому склону, какой не осмелился бы штурмовать самый сумасшедший альпинист. По крайней мере – в такую погоду.

Начиналась метель. Нет, неправильно, она не начиналась, она жила здесь. Ветер был несильным, но неуловимое ощущение, что он не прекращается неделями, не оставляло меня. Мелкая снежная крупка била в глаза. Мутный красный солнечный диск уныло висел в небе.

– Эй, куалькуа, помнишь «Свежий ветер»? – спросил я. – Мы не у геометров, случайно?

Сила тяжести и состав атмосферы различны.

– Ага. Спасибо.

Может быть, я полный идиот. И в наказание сейчас получу короткую и малосодержательную жизнь в снежной пустыне… на пару часов, вплоть до окоченения.

– Тогда подскажи, здесь есть что-то живое?

Куалькуа ответил не сразу. Вряд ли он пользовался только моими органами чувств, скорее смотрел еще и своими глазами, вбирал информацию всеми недоступными мне путями…

Да. Повернись влево. Еще. Стоп. В этом направлении, около одного километра.

Сколько я ни смотрел, увидеть ничего не мог.

Но теперь уже выхода не было. Когда вначале действуешь, потом думаешь, добра не жди.

Я побрел по снегу. Куалькуа, выполнив просьбу, затих. Но работу с моим телом не прекращал – я чувствовал, как возвращается чувствительность, одновременно уходит куда-то холод. Странное ощущение – уже бывшее, дежа-вю… Нет, это все-таки не мир геометров. Конечно же. Но вся Тень, если взглянуть честно, всего лишь бег по кругу. Бесконечная игра в давно сыгранной пьесе. Единственный выход – перестать быть человеком. А что делать, если я не хочу? Легко было философам, психологам, писателям размышлять о судьбе человечества. Отомрет, перерастет, пойдет дальше, ступит на новый виток… Не хочу! Я – не хочу! Но выхода нет, и значит, я буду биться головой о скалы Земли Изначальной, выцарапывать зерна Врат, унижаться и выпрашивать – пусть даже такое спасение ненавистно мне…

Впереди сквозь снежные заряды проглянули темные тени. Я остановился, растирая онемевшие руки. Кажется – вышки. Кажется – бараки. Дежа-вю. Эй, Гибкие Друзья…

– Ой…

Вздрогнув от звука, раздавшегося совсем рядом, я присел на корточки. Стон?

Да нет.

Ой да моя родина,

Вольная, привольная…

Это скорее походило на песню. Словно кто-то, обделенный слухом и голосом, бормотал окаменевшие от мороза слова.

Свободная, великая…

Я разглядел певуна. Скорченная, занесенная снегом фигура в громоздком, неуклюжем тулупе. Непохоже было, что человек замерзал. Он сидел на каком-то деревянном чурбане, лицом к баракам и вышкам, и бормотал, бормотал без всякой интонации, переходя от песни к невнятным жалобам…

– Холодно… черт… холодно…

Люди, разговаривающие сами с собой, всегда внушали мне странную, замешенную на жалости симпатию. От хорошей жизни не будешь искать собеседника в себе – страшный это собеседник, беспощадный.

Ломкий хруст – словно разворачивают застывший на морозе полиэтилен. Сопение – человек вгрызся в замерзшую пищу. Сопение.