– Простите, но вам пора идти. Нам очень строго отмерили время, нас будут бранить.

Они выводят меня из комнаты, окружив щебечущим конвоем, и за их улыбками, пышными кудрями, взбудораженными взглядами – все-таки им повезло прислуживать будущей королеве, самой королеве! – я не могу даже снова высмотреть корзину. Скорфус, чтоб ты тоже ел гранаты с земли! Почему я должна беспокоиться еще и из-за тебя? Красная подушка упорно стоит перед глазами, и что-то в ней кажется вопиюще неправильным. Да что же?

Все просто: Скорфус, как и Эвер, не любит яркие цвета. Его подушки всегда белые или бледно-золотые. И какая-то она сейчас… неровная по цвету, будто в подтеках. Красных.

Целер в коридоре почтительно подает мне плетеный кожаный пояс с ножнами, в ножнах – Финни. Мы идем, но служанки оставляют меня у главной лестницы – упархивают так же быстро, как появились, буквально растворяются. Едва бросив взгляд вниз, понимаю причину их спешки: спуск весь в девушках и юношах. Они стоят и по правой, и по левой стороне вдоль перил, по человеку на каждые две-три ступеньки, по четверо на каждой площадке. Сверкающие тиарами, нарядные, надушенные, они обращают ко мне оживленные лица, стоит неловко застыть и кашлянуть. Улыбаются, кланяются, я же озадаченно смотрю на них, пытаясь сообразить… ах да. Да. Это сыновья и дочери наших высших чинов. Им предстоит сопровождать меня до площади и сидеть в первых рядах Глизеи. Там же будут и иностранные гости вроде Клио, Ардона и…

Через пролет мелькает подозрительно знакомая светлая макушка. Я в сомнении тяну шею, а потом, сбросив оцепенение, просто делаю первый шаг. Девушки и юноши, не шевелясь, наблюдают за мной; кто-то даже не разогнул спины. Киваю, улыбаюсь уголками губ, но стараюсь не слишком всматриваться в лица. Я боюсь обнаружить старых дружков Лина и не сдержать омерзения. Хотя, может, я их и не вспомню… У самой меня ведь нет друзей среди богатых детей. Я оттолкнула всех без сожаления, еще потеряв Эвера, а после смерти Лина быстро дала понять, что его приятелям ничего не светит, можно не вилять передо мной задом.

Девушки, все как одна, в цветных платьях, похожих на мое; юноши – в туниках, слинах и плащах. На пальцах мерцают кольца; в прически тех, кто пренебрег тиарами, вплетены цветы, ягоды, лавровые и кипарисовые ветви. Запах соцветий щекочет ноздри, мешается с более яркими ароматами масел. Я медлю там, где вся эта волна пригасает, – на первой лестничной площадке, возле статуй сирен. Я не обозналась, глядя с жилого этажа: Рикус быстро выскакивает навстречу и, стуча по трезубцу на нагруднике, одаряет меня улыбкой.

– Хаби, даже не знаю, что на меня нашло!

И я. Определенно, Рикус не должен тут быть, как и прочие делегаты.

– Тебе стоит охранять Клио, – тихо напоминаю я, чуть склоняясь перед ним и постукивая ладонью – не кулаком – по фибуле накидки.

– Она уже не только с нами, забыла? – Рикус кажется совсем безмятежным. Не то чтобы меня это сердило, но что-то внутри определенно свербит. Он замечает это и продолжает глуше, серьезнее, с явным сочувствием: – Хаби, прости, я знаю, что здесь место только своим, но…

– Ты свой, – выдыхаю я очевидное, распрямляюсь, а в следующий миг наши пальцы соприкасаются – он вдруг подается ближе и шепчет уже почти мне в ухо:

– В общем, удачи тебе, Орфо, пусть будет у тебя, скоро увидимся.

Он убегает вниз по лестнице, меж двух шеренг моих нарядных подданных, быстрее, чем я бы что-то переспросила. И даже быстрее, чем осознала бы: ладонь холодит металлический кругляш. Продолжая идти, украдкой разжимаю пальцы, чтобы рассмотреть предмет. Ничего себе… Рикус отдал мне свою счастливую монету, это настолько спонтанно и мило, что весь путь до холла я не могу второй раз расцепить кулак, так и несу серебряный кругляш у груди. Конечно, я не раздавлена так, как бирюзовым колечком Эвера… но все же.

Я не одна. Не одна.

Когда я выхожу из парадных дверей в залитый солнцем сад, люди за спиной наконец перестают притворяться статуями. Под их тихие шаги и голоса, не оборачиваясь, я пересекаю широкое крыльцо, миную ступени, позволяю Илфокиону и еще трем целерам, которых не знаю по именам, окружить меня: один прикрывает сзади, второй спереди, двое по бокам. Илфокион по правую руку. Украдкой я поглядываю на его сверкающий торакс, на снова безупречные волосы и стрелки, на каменное лицо. Внутренне я напряжена: помню, что говорили Рикус и Эвер. Но когда Илфокион вдруг улыбается мне уголком рта, я даже немного ругаю себя за это. Выпрямляю спину. Смотрю только вперед, но тоже улыбаюсь краем губ, видимым ему.

– Ваш отец, думаю, гордился бы вами. – А может, мне это только слышится.

– Он гордится. Я уверена, – все же отзываюсь и бегло осматриваю через плечо вытекающую в сад толпу. Юноши и девушки строятся четверками. Разве что не берутся за руки.

Как бы я хотела отменить этот церемониальный ход. Просто не понимаю, зачем такому количеству пар ног топтать мой сад, зачем все эти ребята следуют за мной, хотя целеров мне более чем достаточно. Если уж выбирать, я предпочла бы видеть рядом близких – которых у меня, о горе мне, нет. Поставила бы Клио и парней, Скорфуса, Эвера. Ну а если вся эта нарядная процессия так хочет получить свой миг славы, выйти на площадь под звуки ракушечных рогов, то пусть бы сначала они со мной прогулялись по раскаленным углям. И угостились змеиным ядом. Ладно… что есть. Ворота распахиваются, открывая медово-розоватую панораму Гиргамоса. Я все еще заставляю себя улыбаться и не могу прогнать из разума мысль. Две мысли.

Надеюсь, обратно меня не занесут на щите.

Надеюсь, кто-нибудь в случае чего будет достаточно щедр, чтобы одолжить мертвой грешной принцессе свой щит.

В Гиргамосе тихо, будто он вымер. Это не так, уверена: за нашей пестрой процессией наблюдают через окна приземистых двух- и трехэтажных домов, наблюдают и из подворотен, и из маленьких мандариново-лимонных рощ, которые в призамковом квартале часто разбивают на крышах. Но чеканные шаги стражи – у ворот целеров стало больше; теперь нас сопровождают две тяжеловооруженных колонны, лязгающих щитами, – заставляют горожан прятаться. Никому бы и в голову не пришло сбиться в толпы и, например, перегородить нам путь: замковой стражи все еще побаиваются, как и городской. Восемь лет под властью моего благодушного отца не смогли это изменить.

– Горожане допущены на коронацию? – Не знаю, почему я