Моя предыдущая книга, привлекшая к себе чрезмерное внимание, стала предметом как похвал, так и критики – за то, что я приписывал большую стратегию римлянам первых веков существования империи[754]. Указывая на отсутствие военных или гражданских органов планирования, а также таких элементарных средств первой необходимости, как карты, некоторые ставили под сомнение само представление о том, что римляне вообще умели мыслить стратегически и даже строго определять свои границы[755]. Но по крайней мере отсутствие точных карт не было сильной помехой: в ходу были техники широкомасштабной съёмки местности, а путеводители могли быть вполне точными – существовали даже устройства для измерения расстояний [756].

Что же касается гораздо более широкого вопроса о возможности существования стратегии в римскую и византийскую эпохи, то здесь всё зависит от того, как этот вопрос сформулировать. Совершенно ясно, что скептики понимают под стратегией, в сущности, вполне современную и притом бюрократическую деятельность, результат самых настоящих расчётов и систематических решений, предназначенных для столь же систематического применения. Их настойчивый упор на важности географических познаний предполагает также смешение стратегии с утратившей всякое доверие лженаукой «геополитикой» Хаусхофера[757]. Но я считаю, что стратегия не имеет дела с перемещением армий на карте, как в настольных играх: скорее она охватывает всю борьбу враждующих сил, в которой вовсе не обязательно должно присутствовать пространственное измерение, как происходит и в вечном состязании между оружием и контрмерами. Действительно, пространственное измерение стратегии в наши дни вполне второстепенно, причем в некотором смысле оно всегда было таковым.

Именно борьба враждующих сил порождает парадоксальную логику стратегии, диаметрально противоположную линейной логике здравого смысла, применяемой в повседневной жизни. В стратегии противоречия пронизывают собою всё: плохие дороги хороши, поскольку, совершив переход по ним, можно застичь врага врасплох; победа оборачивается поражением вследствие чрезмерной экспансии – и многое другое в том же духе. Поэтому стратегия не прозрачна и никогда таковой не была, но она всегда определяет итоги, причём не важно, знают ли люди о её существовании или не знают[758]. И напротив, те, кто не практикует стратегию, по всей видимости, принимают официальную версию, в которой стратегия предстаёт как форма систематического группового мышления, руководствующегося рациональными решениями, итоги которых затем перечисляются по пунктам в официальных документах. И точно, решения, направляемые логикой, формируемые культурой и мотивируемые побуждениями силы, таким образом рационализируются – но только-то и всего.

Не является стратегической практикой и простое применение техник, которые каждый может использовать повсюду: она всегда выступает выражением всей культуры в целом. Соответственно этому в данной книге я попытался вызвать к жизни стратегическую культуру Византии, которая, как мне кажется, применима даже сегодня – а может быть, особенно как раз сегодня.

Карта № 1. Раздел империи после смерти Феодосия I в 395 г.

Карта № 2. Великая Евразийская степь

Карта № 3. Оборонительные сооружения Константинополя

Карта № 4. Империя в эпоху прихода к власти и смерти Юстиниана, 527–565 гг.

Карта № 5. Империя в 1025 г., к моменту смерти Василия II

Карта № 6. Мусульманские нападения в 662–740 гг.

Карта № 7. Империя в 668 г., после вторжений славян, ломбардов и мусульман