Однако сначала нужно определить два важных предмета: самоотождествление главных действующих лиц и природу стратегии – или, скорее, парадоксальную логику стратегии.

Византийская правящая элита взирала на внешний мир и на его бесконечные опасности, располагая стратегическим преимуществом, которое было не дипломатическим и не военным, а скорее психологическим: имеется в виду твёрдая моральная уверенность в своём трояком самоотождествлении. Оно было гораздо более христианским, чем могут представить себе современные умы, причём именно халкидонитским по вероисповеданию; вместе с тем в культурном отношении оно было эллинским, ибо охотно принимало язычника Гомера, агностика Фукидида и неблагочестивых поэтов – хотя слова «эллин» тщательно избегали, потому что оно означало «язычник»; наконец, оно горделиво величало себя «римским», ибо ромеи считали себя живыми римлянами, причём не без основания, ибо римские установления существовали на протяжении долгого времени – по меньшей мере символически[748].

Карта № 13. Империя в 565, 1025 и 1360 гг.

Однако до того времени, когда мусульманское завоевание отняло у империи Левант и Египет, это троякое самоотождествление было также источником местного недовольства правящей константинопольской элитой, ибо из трёх составляющих этого самоотождествления повсеместно принималась лишь одна: римская.

Начнём с того, что население, говорившее на западном арамейском (то есть по-сирийски) и по-коптски и составлявшее большинство обитателей Сирии и Египта, включая евреев в их собственной стране и за её пределами, не было причастно к эллинской культуре – если не считать их светских элит, которые были естественной составной частью византийского режима и часто подвергались нападкам со стороны националистов, считавших их «эллинизаторами». В остальном же массы либо не знали о том, что когда-то жил на свете Гомер, либо легко поддавались влиянию фанатичных священников и начинали страстно ненавидеть то, чем они могли бы наслаждаться, будь у них больше познаний.

Кроме того, зона, которая отвергла эллинизм так же, как она отвергла римский обычай купаний как слишком чувственный, отвергла также чересчур интеллектуальное халкидонское определение двуединой богочеловеческой природы Христа, отстаивая более чистое монотеистическое представление о единой, божественной природе Христа.

Таково монофизитское вероучение, которого до сих пор придерживаются христиане коптских Церквей Египта и Сирии, Православных Церквей Эфиопии и Эритреи, Сиро-Яковитской и Сиро-Маланкарской Православных Церквей Индии, а также (хотя в гораздо более утончённом виде) Армянской Апостольской Церкви. В наши дни, когда возобладал экуменизм, православные христиане уже не столь яростно отстаивают свои стороны в споре о Халкидоне, но, как мы видели, Византийская империя шестого-седьмого веков была опасно расколота, с одной стороны, преследованиями халкидонитов, а с другой – горячностью монофизитов, которые упорно отвергали все попытки императоров прийти к вероучительному компромиссу, то есть прежде всего моноэнергизм и монофелитство Ираклия.

Однако ничто из этого не отбило бы у христиан-монофизитов охоту сражаться за империю против нехристей, но она была отбита, причём по религии, начиная с р. 76; и: Cyril Mango. Byzantium: the Empire of New Rome (Византия: империя Нового Рима; New York: Charles Scribners sons, 1980), особенно об эллинизме и его границах, начиная с р. 13. основательным причинам: большинство нехристиан, нападавших на империю, не были антихристианами по своей вере, а некоторые вражеские языческие народы даже обратились в христианство, прежде всего болгары, мадьяры, Киевская Русь, сербы и хорваты; с другой стороны, антихристианские по своему вероучению мусульмане были такими же монотеистами, как и евреи, и уж конечно, большими, чем халкидониты…

Мусульманское завоевание спасло империю от этих глубоких расколов, потому что оно отрезало от её земель самых ярых диссидентов. Но даже после этого империя ни в коем случае не была однородной по языку: на востоке многие говорили по-армянски, на западе – по-славянски, а на промежуточном пространстве долго сохранялись автохтонные языки, например, фракийский или бесский, на котором говорили прямо возле Феодосиевой стены: его ещё помнили некоторые монахи, жившие за этой стеной. Но ничто из этого не мешало ощущать свою причастность к эллинской культуре тем, кто этого желал, и иной родной язык не предполагал никакого разделения по вероучительному признаку. Поэтому можно сказать, что утрата Сирии и Египта, в отличие от латиноязычной и халкидонитской по вере северной Африки, обернулась для империи не таким уж страшным злом: она принесла благословенное религиозное единство и укрепила единство культурное.

Мусульманское завоевание столкнулось с очень большой, но раздробленной империей, которая могла полностью распасться при более неблагоприятных обстоятельствах, и вследствие него возникла меньшая по размерам, далеко не столь богатая, но более сплочённая империя, закалившаяся настолько, чтобы выдержать шесть веков войн. (Есть веские причины не злоупотреблять выражением «крестовый поход» по отношению к византийским войнам, хотя в некотором смысле это была священная война, особенно на границах, как описывается в сочинении «О стычках», “De velitatione”).

Это также служит объяснением необычайной стойкости правящего класса империи во времена острого кризиса и в течение чрезвычайно долгих периодов крайней нестабильности: когда всё, казалось бы, уныло и безнадёжно, христианская вера, культура Древней Греции и римская гордость объединялись, чтобы отбросить мысль о сдаче и вдохновить на упорное сопротивление[749].

«Стратегия» – это одно из таких греческих слов, которого сами греки никогда не знали, ибо общее для Запада слово «стратегия» (strategy, strategic, strategia и т. д.) восходит к слову «стратегос», «стратиг», которое зачастую неверно переводят как «генерал», хотя исторические факты говорят о том, что это был вождь, облечённый как политической, так и военной властью, а потому это звание служит лучшим источником для названия деятельности, которая столь же широка. Логика стратегии далеко не столь проста.