Но Хосров мобилизовал своих последних приближённых, придворных и слуг и отправил этих обитателей дворца, никогда не воевавших, сражаться с опытными ветеранами Ираклия. Это был последний бросок. 23 февраля 628 г., согласно Феофану, когда Ираклий, как казалось, вот-вот войдёт в Ктесифон и покончит с империей, Хосров был свергнут в ходе государственного переворота (coup d’etat) его собственным сыном, Кавадом Шируйе (Львёнком), который начал мирные переговоры и предложил произвести обмен пленными.

Дальнейшее было не капитуляцией, а переговорами: в поле всё ещё стояли сасанидские войска, чьё возвращение могло бы восстановить равновесие сил. Так и не вступив в Ктесифон (площадь его была около тридцати квадратных километров, то есть уже сами размеры города, видимо, были устрашающими для небольшого византийского войска), Ираклий отошёл более чем на триста миль к северо-востоку, возвратившись в знакомую ему местность Тахт-и-Сулейман (ныне Гандзак) в предгорьях Загроса в апреле 628 г.[746]

Но это не прекратило смертельную последовательность придворной политики в Ктесифоне: ведь если кто-то один сумел захватить власть, то почему не сможет кто-то другой? Кавад Шируйе сам был свергнут в ходе военного переворота (coup d’etat) Шахрваразом – тем самым полководцем, с которым Ираклий не раз вёл переговоры в прошлом. Шахрвараз надлежащим образом начал оговаривать условия, на которых в конце концов стороны пришли к согласию. Все утраченные ранее провинции, от Египта до Сирии и Киликии в Анатолии, были возвращены под власть Византии, но Сасаниды, похоже, сохранили за собой самые первые завоёванные ими земли на своей стороне реки, хотя в действительности это было отвоевание, ибо ранее эти территории принадлежали Сасанидам[747].

Как наследник имперской культуры с богатым опытом, Шахрвараз знал, как нужно вести переговоры: обращение в христианство было лишь частью его «пакета уступок» (от обращения он, конечно же, вскоре отказался).

Ираклий пришёл к власти, когда над империей нависла прямая угроза уничтожения из-за вторжений Хосрова, проникавших гораздо глубже любых прежних сасанидских вторжений за предшествующие четыре века чередующейся войны, а также вторжений авар, напрямую атаковавших Константинополь летом 626 г.

У него почти не было военной силы, достаточной для того, чтобы обратить вспять персов-сасанидов или авар с их приспешниками, а тем более и тех, и других. Его сил на суше и на море хватало ровно для того, чтобы просто сопротивляться им у самых стен города, а на воде – прямо перед ним, но не на то, чтобы восстановить империю, затопленную вражескими войсками. Не будет слишком сильным преувеличением сказать, что июль 626 г. мог стать маем 1453 г., когда осаждённых защитников Константинополя ожидал конец.

Решение, найденное Ираклием, объединяло в себе дипломатию и подкуп (в обоих вражеских лагерях) с весьма рискованным реляционным манёвром на уровне театра военных действий, что само по себе представляет собою историческую редкость. «Реляционным», а также весьма выгодным в этом манёвре было то, что череда сезонных рейдов, проведённых Ираклием, приучила Хосрова и его советников ожидать дерзких, глубоких, но в конечном счёте неудачных набегов, которые могли продлиться несколько месяцев до наступления зимы и оставили бы стратегическую ситуацию неизменной. Да, ущерб бывал порой болезненным, как произошло с разрушением зороастрийского храма в Тахт-и-Сулейман, которое нанесло ощутимый удар по престижу Хосрова и его династии, притязавшей на жреческий авторитет (ведь она была названа по имени Сасана, великого священника храма Анахиты и деда Ардашира, основателя династии), причём правители Сасаниды получали посвящение перед этим самым «царским» огнём, носившим название Адур Гушнасп.

Однако очевидно, что Хосров принял следующее решение: даже разорительные набеги не стоили того, чтобы применить единственное полностью надёжное средство – вывести сасанидские войска из недавно завоёванных земель Сирии и Египта, чтобы охранять старые границы империи и её сердцевину, территории в Месопотамии. Это означало бы отказ от великого достижения Хосрова – от его небывалых завоеваний византийских территорий.

В сущности, в решающий 627 г. Сасаниды не отступили с запада, потому что были уверены: по окончании набега Ираклий опять уйдёт с востока. Но он этого не сделал, и результатом стал конец династии и империи, просуществовавшей более четырёх веков.

Затем произошла утрата Леванта, Египта, а в конце концов и Северной Африки вследствие мусульманского завоевания, но это вовсе не отменило эпической по своему размаху победы Ираклия, потому что Хосров мечтал завладеть самой империей и заявил о мести за своего благодетеля Маврикия, то есть ему были нужны не только земли, которые были утрачены и отвоёваны, а затем снова утрачены.

Когда для империи начались самые бедственные годы, во мраке всё ещё ярко сияла славная память о достижениях экспедиционного войска Ираклия. Свидетельством тому служит главный наш источник, Феофан, умерший в 818 г.: из его рассказа явствует, что память об этих славных событиях не поблекла и по прошествии двух веков.

У всех государств есть большая стратегия, знают они об этом или нет. Это неизбежно, потому что большая стратегия – всего лишь тот уровень, на котором знание, искусство убеждения и сила (или, выражаясь по-современному, разведка и дипломатия), а также военная сила, потенциальная или действительно использованная (либо отсутствие и той, и другой), объединяются, чтобы определить собою результаты в мире других государств, со всеми перипетиями их «больших стратегий».

У всех государств есть большая стратегия, но не все большие стратегии одинаковы. Налицо внутренняя связность и эффективность, когда и искусство убеждения, и сила равным образом руководствуются хорошо поставленной разведкой, а затем они объединяются для сотрудничества – по приказу, инстинктивно или случайно, чтобы породить максимум силы из доступных источников. Но чаще, вероятно, налицо несогласованность между ними, так что плоды, полученные искусством убеждения, сводятся на нет сбитой с толку силой, или же результаты, с трудом полученные силой, портит неуклюжая дипломатия, которая вызывает враждебность нейтральных сторон, придаёт смелости врагам и расхолаживает союзников.

У византийцев не было центрального аппарата планирования, производящего документы на современный лад, включая недавнее новшество – официальные формулировки «национальной стратегии», в которых предпринимаются попытки определить «интересы», средства их расширения и их взаимное согласование на рациональных или хотя бы рационализированных началах. Византийцы никогда это так не называли, хотя даже «стратегия» – греческое слово, как отмечается ниже; но у них, конечно же, была большая стратегия, которая никогда не получила открытой формулировки (а привычка к таким формулировкам – явление очень новомодное и весьма сомнительное), хотя применялась она настолько последовательно, что можно даже вывести византийский «оперативный кодекс».