Как мы видели, Восточная Римская империя, которую мы называем Византийской, была не такой уж и римской в своей стратегии – конечно, после Юстиниановой попытки полного отвоевания своих земель. Византийцы, которым впоследствии угрожали с востока Сасанидская Персия, арабы-мусульмане и, наконец, турки (сельджуки и османы), а с севера – волны вторгавшихся из степи гуннов, авар, булгар, печенегов, мадьяр и куман, не могли надеяться на то, что им удастся подчинить или уничтожить всех пришельцев на классический римский манер.

Если бы они растратили свои силы, главным образом дорогостоящую конницу, чтобы полностью уничтожить непосредственного врага, это лишь открыло бы путь новой волне захватчиков. Гений византийской большой стратегии заключался в том, чтобы саму многочисленность врагов превратить в преимущество, используя дипломатию, переманивание на свою сторону, выплаты и обращение в свою веру, чтобы заставить их сражаться друг с другом, а не с империей. Только созданный ими образ самих себя как единственных защитников единственно истинной веры позволял им сохранять моральное равновесие. По византийской схеме, военная сила была подчинена дипломатии, а отнюдь не наоборот, и использовалась она скорее для сдерживания и наказания, чем для нападения или защиты с использованием всех войск.

I.

Избегай войны всеми возможными средствами, во всех возможных обстоятельствах, но всегда действуй так, будто она может начаться в любое время. Упорно обучай как отдельных новобранцев, так и целые формирования, проводи учебные бои одного подразделения против другого, собирай оружие и припасы, чтобы всегда быть готовым к битве – но не рвись в неё. Высшая цель максимальной боевой готовности – повысить вероятность того, что сражаться не придётся совсем.

II.

Собирай разведывательные данные о враге и о его способе мышления, постоянно следи за его перемещениями. Патрулирование и разведка боем, осуществляемые отрядами лёгкой конницы, необходимы, но не достаточны. Нужны шпионы на вражеской территории, чтобы заранее предупреждать об угрозе войны или хотя бы сообщать о приготовлениях к ней, а также помогать в угадывании намерений врага. Между рекогносцировкой, осуществляемой боевыми подразделениями, и шпионами в гражданской одежде средний уровень сбора разведывательных данных оказывается зачастую самым полезным: тайная (= скрывающаяся в природных условиях) разведка на местности, то есть пассивное наблюдение и доклады. Усилия, затрачиваемые на то, чтобы обеспечить собственную разведку на местности и предотвратить деятельность вражеской, редко оказываются напрасными.

III.

Веди кампанию энергично, как наступательную, так и оборонительную, но атакуй по большей части малыми подразделениями; делай упор скорее на патрулирование и мелкие стычки, нежели на полномасштабные атаки.

Избегай битвы, особенно битвы крупномасштабной, за исключением крайне благоприятных обстоятельств, но даже при их наличии по возможности избегай её, если только враг не оказался в совершенно проигрышном положении: например, в случае флота, сильно повреждённого бурями.

IV.

Заменяй битву на уничтожение «не-битвой» манёвров. При обороне не пытайся противостать значительно превосходящим силам; вместо этого следуй за вторгающимися войсками, держась почти в пределах их досягаемости, чтобы быстро напасть на малочисленные отряды, на обоз и на отряды грабителей. Готовь большие и малые засады на пути вражеских войск и заманивай его в них, разыгрывая отступление. При наступлении устраивай рейды, а лучше высылай небольшие отряды для стычек, которые могут быстро отступить, если столкнутся со стойким сопротивлением. Полагайся на постоянную деятельность, даже если каждое отдельное действие невелико по размаху, чтобы постепенно деморализовать и материально ослабить врага.

V.

Старайся завершать войны успешно, вербуя союзников, чтобы изменить общее соотношение сил. Поэтому дипломатия на войне ещё важнее, чем в мирное время (не для византийцев был этот глупый афоризм, гласящий: «Когда говорят пушки, дипломаты молчат»). При вербовке союзников с целью напасть на врага его союзники – самые полезные, потому что они ближе всего к нему и лучше знают, как сражаться с вражескими войсками. Вражеские военачальники, которых удалось переманить на свою сторону, чтобы они служили интересам империи, – союзники даже лучшие, а лучшего из них можно найти при дворе вражеского царя или среди членов его семьи. Но и второстепенных союзников, которые могут оказать лишь небольшую помощь, нужно вербовать, если это вообще возможно.

VI.

Подкуп – самый дешёвый путь к победе. Он настолько дёшев в сравнении с ценой и риском битвы, что всегда нужно пытаться прибегнуть к нему, даже если его адресаты не подают никаких надежд на успех, будучи преисполнены враждебности или религиозного пыла. Перед лицом угрозы нападения воинов джихада стратигу советуют сдружиться с эмирами пограничных крепостей, посылая им «корзины с подарками» («О стычках» [“De Velitatione”], 7, р. 162). Никакого исключения не следовало делать и в отношении религиозных фанатиков: к десятому веку византийцы прочно убедились в том, что религиозных фанатиков тоже можно подкупить, причём зачастую это даже легче: ведь они изобретательны в придумывании религиозных оправданий за принятие взяток («окончательная победа ислама всё равно неизбежна…»).

VII.

Если дипломатии и подкупа недостаточно и предстоит сражаться, делать это нужно, применяя «реляционные» методы и тактику, то есть обходя самые сильные стороны врага и используя его слабости.

Чтобы избежать потери основных боевых сил, необходимо терпеливо подтачивать моральную и материальную силу врага. Это может потребовать немало времени. Но спешить некуда: если покончено с одним врагом, другой наверняка займёт его место, ибо всё постоянно меняется, когда возникают и гибнут правители и нации. Одна лишь империя вечна.

Вышеизложенное не предполагает никакой исторической эволюции. Заявив с самого начала, что конструкт, названный здесь «византийской стратегией», был изобретён в пятом веке в ответ на особые обстоятельства того времени, я не могу утверждать, что в совершенно иных обстоятельствах последующих веков византийская стратегия осталась неизменной. В конце концов, византийцы обучались на опыте, точно так же, как любой из нас: они допускали одну и ту же ошибку дважды, трижды или четырежды, но после этого они едва ли повторили бы эту ошибку – или, во всяком случае, допустили бы её иначе. Выдвигаемое здесь утверждение значительно скромнее: налицо была преемственность, достаточная для того, чтобы определить некий «оперативный кодекс»; и, сливая таким образом в некое целое восемь веков, я чувствую поддержку моих выдающихся предшественников[753].