Коняев с удивлением взглянул на актрису, пытаясь понять, шутит она или говорит правду. Наконец он произнес:

– Я что-то не понимаю. Вы не замужем, Дин тоже развелся со своей немецкой женой – что же мешает вам после стольких лет знакомства скрепить ваши отношения официально?

– Вам ответить честно или как? – спросила Киви.

– Хотелось бы честно, поскольку я с вами говорю откровенно.

– Тогда извольте. Если мы поженимся и останемся жить здесь, то наш союз ждет та же участь, что и предыдущий брак Дина, – развод. Ведь жить под колпаком – это сущее наказание. Поэтому если мы с Дином скрепим свои отношения официально, то здесь жить не останемся.

– Куда же вы уедете: в ГДР, что ли?

– Боже упаси! – всплеснула руками Киви. – Как у вас, у русских, говорят: это менять шило на мыло. Мы уедем за границу – например, в ту же Испанию, где у Дина есть друзья и где нет Франко.

Услышав эту новость, собеседник Киви примолк, погрузившись в раздумья. А Киви, довольная произведенным эффектом, с гордым видом уставилась в лобовое стекло автомобиля. В итоге весь оставшийся путь до аэропорта они промолчали. Однако едва они достигли Шереметьева, как Коняев вновь повеселел и стал таким же вежливым и обходительным, как и в начале поездки. Поэтому, когда в зале ожидания появился сияющий от счастья Дин, лицо Коняева светилось такой же радостью, как и лицо его спутницы.

Всю дорогу из аэропорта в Москву Дин и Киви просидели на заднем сиденье «Волги» и целовались как подростки. Дин то и дело шептал Киви разные ласковые слова и слова ободрения: «Какая ты храбрая! Столько выдержала. Я благодарен тебе за твою любовь». Киви в ответ молчала, но всем своим видом показывала, что ее сердце буквально млеет от таких проявлений любви. В общем, они были очень счастливы в те минуты.

Дин остановился в гостинице «Украина», которая давно стала для него вторым домом. Киви поселилась с ним же, хотя никаких прав на совместное проживание не имела – они ведь были не расписаны. Однако власти закрыли глаза на этот факт и позволили возлюбленным наслаждаться обществом друг друга в гостиничных апартаментах сколько им заблагорассудится.

Между тем 25 апреля, в десять часов утра, в Кремлевском Дворце съездов начался XVIII съезд ВЛКСМ. Дин был аккредитован на нем как почетный гость и занял место в гостевой ложе. Настроение у него было приподнятое, ведь у него все ладилось: он был доволен тем приемом, который ему уготовили в Москве, а еще больше счастлив от того, что вновь соединился с Киви. Минувшей ночью они с таким темпераментом любили друг друга, что почти всю дорогу до КДС Дин только и делал, что вспоминал об этом. Однако едва съезд начал свою работу, как эти мысли уступили другим – рабочим.

В первый день съезда его работу посетило Политбюро ЦК КПСС в полном составе. С большой речью от руководства страны выступил Леонид Брежнев. Дин почти пять лет не видел воочию этого человека (с осени 73-го), поэтому с особым пристрастием наблюдал за ним теперь. Памятуя о январском разговоре с Юрием Купцовым, он хотел собственными глазами убедиться, правда ли то, что Брежнев серьезно болен и немощен. Как заметил Дин, эти разговоры имели под собой основание, но не настолько, чтобы впадать в панику. Походка Брежнева и в самом деле стала похожа на старческую – он шел не спеша и шаркал ногами, – а дикция порой напоминала некое шамканье. Однако в целом Дин нашел генсека вполне дееспособным, хотя прекрасно понимал, что эта дееспособность могла быть результатом воздействия на Брежнева определенных медицинских препаратов.

В своей речи Брежнев воздавал обильную хвалу советской молодежи и имел на это полное право. Буквально на днях (30 марта – 9 апреля) Брежнев находился в поездке по Дальнему Востоку и посетил одну из самых известных молодежных строек страны – Байкало-Амурскую магистраль. Кстати, эта поездка стала еще одним поводом к тому, чтобы Дин задумался о самочувствии советского генсека: будь он полутрупом, ему вряд ли удалось бы совершить столь далекий вояж. «У нас прекрасная молодежь!» – говорил Брежнев с трибуны съезда, и зал отвечал на эти слова громом аплодисментов.

Дин хлопал вместе со всеми, хотя на душе у него было не совсем спокойно. Видя вокруг себя много молодых и одухотворенных людей, он в то же время видел и другие лица: скучные, зевающие. Особенно это стало заметно в последующие дни работы съезда, когда спала эйфория первого дня и обстановка в зале стала намного раскрепощеннее. И Дин заметил, как десятки делегатов заняты кто чем: кто-то читал газету, кто-то дремал, а кто-то играл в морской бой.

Кроме этого, по мере работы съезда зал пустел – в его рядах появились «проплешины», которые явно указывали на то, что некоторые делегаты форума предпочитают заседаниям прогулки по городу или иные занятия. Нельзя сказать, что подобную картину Дин видел впервые в своей жизни (за те годы, что он работал в ВСМ, ему приходилось наблюдать подобные картины на многих конгрессах и конференциях), однако почему-то только сейчас он поймал себя на мысли, что ему грустно наблюдать за всем этим. В нем как будто наступило некое прозрение. Объяснение сему факту крылось все в том же разговоре с Юрием Купцовым: у Дина до сих пор стояли в ушах хлесткие реплики друга, отпускаемые по адресу руководства страны и ситуации, которая складывалась в обществе.

Вращаясь среди делегатов съезда, которые олицетворяли собой лучшую часть советской молодежи, Дин внезапно увидел, что многие из них не соответствуют этому званию. Что многими из пришедших сюда двигают отнюдь не светлые порывы, а элементарные меркантильные инстинкты. Дин узнал, что делегатам выдавались специальные талоны на так называемый дефицит – вещи, которых в открытой продаже достать было невозможно (сапоги, рубашки, кожаные сумочки и портфели и т. д.). В киосках КДС продавались книги, которых в обычных книжных магазинах тоже было не достать: собрания сочинений Александра Дюма, Евгения Евтушенко, Вальтера Скотта, Майн Рида и других классиков советской и зарубежной литературы. А в буфете можно было наесться от пуза самых изысканных деликатесов по чисто символической цене (например, черной икры, сервалата или осетрины). В сущности, та же картина существовала и в других странах социализма – например, в той же ГДР, где Дин жил вот уже несколько лет. Правда, там в понятие дефицита входило значительно меньше вещей, чем в СССР, но в целом это явление там тоже присутствовало. Поэтому специальные инвалютные магазины типа советских «Березок» в ГДР тоже были (их начали открывать в 1973 году).

Совсем недавно, задумываясь над этими явлениями, Дин старался не драматизировать ситуацию, поскольку верил в то, что большинство советских людей выше этих трудностей (Дин привык мерить людей собственным аршином, поскольку сам был человеком без завышенных запросов). Теперь же у Дина как бы появились новые глаза: он стал иначе смотреть на ситуацию и пришел к выводу, что Купцов во многом прав – система постепенно гниет изнутри. Погоня за так называемой красивой жизнью может выбить почву из-под ног молодого поколения, которое не знало ни ужасов войны, ни голода, ни холода. Оно постепенно привыкает к ситуации, когда от него требуется только одно: провозглашать громкие лозунги на съездах и собраниях, а в обычной жизни напрочь про них забывать и жить вопреки этим самым лозунгам.