— Но… есть же… ведь…

Возражения неуместны. Атланская империя существовала только на бумаге, а атланы мастерски владели бумажными делами. Происходящее снаружи Цитадели никого из них особо не волновало, пока не появлялся соответствующий документ. Но по документам, как известно, Шрам не рос, а границы страны не сдвигались под натиском губительной природы.

Вот только все это время мир гнил, тлел, мерз и разваливался на куски, и высвобождение сущности Света — даже если бы оно было возможным — его не спасло бы, ведь так баланс изначальных сил все равно не восстановится, а об ее уничтожении атланы не могли даже помыслить.

— Надо что-то делать, — растерянно пробормотал Ферот. — Что же делать?

Похоже, он забыл, что сдался. Забыл, что снаружи ждет вооруженная охрана. Забыл о суде, где уже никто не будет закрывать глаза на еретические взгляды и безумные поступки опального епископа. Забыл о том, что прямо сейчас ирреальный коридор медленно разрушает его разум, натянутый до предела меж сознанием и окружающей действительностью. Забыл обо всем, найдя новую цель.

— Если ты спрашиваешь меня, то мой ответ остается прежним, — Ахин сложил руки на груди. — Прости, больше ничем не могу тебе помочь.

— Но уничтожать сущность Света нельзя, — упрямо повторил Ферот. — Неужели ты этого не понимаешь?

— Я понимаю, что ее невозможно высвободить, и еще я понимаю, что ее существование порождает дисбаланс изначальных сил. Вывод о необходимом действии напрашивается сам собой.

— А если от этого станет только хуже?

— Хуже, чем неизбежная гибель всего сущего? Не думаю.

— Но ведь все эти процессы замедляются, так? Может, небольшой кусочек мира все же сохранится? Может, на нем еще будет теплиться жизнь?

— Ограниченность места, ресурсов, нехватка воды и чистого воздуха, растущий голод и болезни. Это не жизнь, а агония.

— Проклятье! — Ферот в сердцах выругался. Раньше он никогда не позволял себе ничего подобного. К сожалению, те, кто утверждают, будто бы от этого становится легче, оказались неправы. — Но я не могу… Не могу уничтожить сущность Света. Не могу я!

— Даже осознав, что из-за ее существования мир разваливается на части?

— Ты не атлан. Тебе не понять, — на глазах епископа выступили слезы. Идейные ценности, с которыми он вырос, собственная идентичность, эмоции и понимание ситуации тянули его в разные стороны, разрывая на части. — Знаешь, чего мне стоили одни только мысли о ее высвобождении? Знаешь, как трудно решиться выступить против того, что ты считаешь святым? Знаешь, каково осознавать, что все это время ты жил во лжи?!

Предать искусственные идеалы Света — это одно. Предать сам Свет — совсем другое.

— Ладно, успокойся. Тебе пришлось нелегко, — Ахин поморщился, припомнив свое рабское существование, но все же воздержался от едких замечаний. — Однако если ты не хочешь оставлять все как есть, то тебе нужно что-то предпринять. Принципы — вещь довольно обтекаемая. Попробуй думать в ином направлении, ориентируйся не на цель, а на образ действия.

— Почему все вокруг всегда знают, что и как я должен сделать? — раздраженно огрызнулся Ферот. — Такое чувство, будто каждый норовит подсунуть мне какой-нибудь совет и посмотреть, что из этого выйдет!

— Некоторые вещи лучше видно со стороны.

— Да? — усмехнулся епископ. — Хорошо. Тогда посмотри со стороны и скажи, что мне делать.

— Все очень просто, — Ахин указал пальцем на атлана. Из продырявленного воздуха вытекли лишние мысли, освобождая место для новой идеи: — Не можешь сам уничтожить сущность Света — найди того, кто может.

Действительно просто.

— Например, тебя? — спросил Ферот прежде, чем успел хоть о чем-то подумать.

— Кого-то вроде меня, — поправил его одержимый. — Я, если ты забыл, уже умер. Мое место здесь. Ну, может, не совсем здесь, потому что скоро ты вернешься в реальность. Но где-то там, — он махнул рукой сразу во всех направлениях: — И там я планирую остаться… навечно, наверное. Или хотя бы до того момента, когда я не смогу вспомнить начало своего пребывания здесь и не замечу конец.

— Умерло твое тело. Умер только тот Ахин, — епископ шагнул ему навстречу, пустив волну камня по грязному полу. — В казематах полно порождений Тьмы. Захвати чье-нибудь сознание. Справлялся с созданиями Света, справишься и с ними.

— Справлялся. Пока был жив.

— А что, если ты все еще жив?

— Можешь поговорить об этом с изуродованным трупом, висящим в тюремной камере, — мрачно усмехнулся Ахин. Глубоко задумавшись, он подошел к стене коридора и коснулся ее. Холодная, плотная, идущая из ниоткуда в никуда. И ни одной двери на всю бесконечность нереальной кладки. — Боюсь, у меня не хватит сил. И я никогда не захватывал ничье сознание, всего лишь копался в нем, вызывая умопомрачение. Выуживал из памяти какие-то события прошлого, подпитывал страхи, придавал достоверность смутным опасениям и сомнениям, раздувал пламя ярости, давил на то, что вызывало наибольшие страдания, и подталкивал к сумасшествию других… с каждым новым шагом приближаясь к собственному безумию.

— Хотя бы попробуй, — настаивал Ферот. — Мне нужна твоя помощь. Миру нужна твоя помощь! Я не могу закончить начатое тобой. Я атлан. Помоги мне.

Одержимый молча смотрел на стену. Дверей по-прежнему нет, но ведь можно пройти в одну из многочисленных щелей меж камнями. В этом месте нельзя мыслить аналогиями, однако вход всегда остается входом, если только не становится выходом. Так думал Ахин, хотя все его естество твердило об обратном. Здесь любые вещи и явления могли быть и есть нечто иное.

— Оба моих разума слились воедино, — вздохнул одержимый. От некоторых привычек не избавиться даже после смерти. — В конечном итоге это свело меня с ума. А что произойдет, когда меня будет трое? Даже если я смогу вселиться в кого-либо из порождений Тьмы, то моя двуединая сущность не сможет стать частью чужой полноценной личности, а его рассудок не сможет справиться с сильным влиянием извне. К чему множить безумие? Закончится все тем же — я снова окажусь где-то здесь. И жизнь моя вновь подойдет к бессмысленному итогу, а настоящего себя я даже не вспомню. Но вряд ли и этот «я» имеет право называться «я».

— Тогда вселись в меня, — предложил Ферот.

Теперь атлан не просто не думал, а до ужаса боялся думать о том, что говорил. Епископ следовал путем своих ощущений.