— Возьми, Всеволодович…

— При себе держи, — прошипел Ярослав, — не то не сдержусь я…

* * *

Грязь хлюпала под ногами коней, ошмётками летела в стороны, и Шэбшээдэй невольно поморщился — некстати сейчас измазаться в грязи, подобно бедному табунщику…

— Вот интересно, Шэбшээдэй, почему в Сарай-Бату всё время грязно? — ехавший за ним вслед Эрэнцэн старательно избегал наиболее глубоких луж. — В степи уже снег сошёл, земля просохла, а тут лужа на луже. Даже летом, когда земля твердеет, как камень, тут грязь…

Словно в ответ из-под забора, сплетённого из хвороста — явно работа какого-то русского раба — с шумом выплеснулась изрядная порция помоев, вливаясь в глубокую лужу. Конь всхрапнул от неожиданности, но Шэбшээдэй твёрдой рукой удержал его.

— Слишком большим стал Сарай-Бату. Монголы не должны жить в такой тесноте, Эрэнцэн. Но что делать? Если ставить юрты так, как положено, чтобы от стойбища до стойбища не долетала стрела, Сарай-Бату растянулся бы отсюда до южных гор!

Эрэнцэн поцокал языком, оглядывая скопище самых разнообразных строений, закрывавших обзор. Юрты и шатры соседствовали с плетёными из ивняка кибитками, лачугами, сложенными из сырцового кирпича с примесью навоза, и среди всего этого разнообразия выделялась бревенчатая русская изба под двускатной камышовой кровлей — вероятно, хозяин доставил избу по воде откуда-то сверху, из Уруссии, и оттуда же пригнал плотников, собравших её на месте. Шэбшээдэй скривил губы — не пристало честному монголу менять родную юрту на чужое жилище.

Улица, образовавшаяся стихийно, петляла среди беспорядочно разбросанных строений, огороженных заборами, не менее разнообразными по стилю, чем сами жилища — ивовые плетни, туго стянутые верёвками вязанки камыша, сложенные из сырцового кирпича… Заборы были такой высоты, чтобы всадник с коня не мог заглянуть во двор, зато внизу обычно оставалась щель, дабы не препятствовать стоку нечистот. Во дворах то и дело орала скотина всех пород, где-то ссорились женщины, где-то визжали ребятишки.

Нойоны ехали по важному делу — сегодня они будут допущены к самому Бату-хану. Позади ехали шестеро конных охранников, ведущих к тому же в поводу коней, нагруженных дарами — целый маленький караван. По мере приближеия к резиденции Повелителя строения становились иными — юрты, крытые белым войлоком, роскошные шатры… А вот и забор обтянут белым войлоком, совсем новым, гляди-ка! Богатые люди тут живут.

У ворот, ведущих во двор резиденции, стояли могучие нукеры в золочёных доспехах. Шэбшээдэй и Эрэнцэн спешились, бросив поводья коней собственным охранникам.

— Нам назначено, почтенные стражи!

Серебряные монеты ловко легли в руки почтенных стражей, упрощая процедуру входа — иначе вполне могли бы эти привратники продержать посетителей с четверть часа.

У входа в шатёр уже ждал толмач Немир, не то болгарин, не то серб. Шэбшээдэй и Эрэнцэн разом поклонились.

— Привет тебе, почтенный Немир!

— Проходите, почтенные, Бату-хан немедленно примет вас!

Нойоны вновь поклонились. Шэбшээдэй усмехнулся про себя — это глупые урусы полагают, что переводчик при Бату-хане фигура несущественная — переводит и переводит. Да, прежние толмачи так и вели себя, не осознавая свои возможности… Вернее, не было ещё тогда возможностей, поход есть поход. Но сейчас дело иное. Урусы не понимают этого, потому и ждут по многу дней, проедаясь на постое. Разумеется, все дела Бату-хан решает сам, но дел много, и от толмача Немира зависит, кто из просителей будет ждать месяц или два, а кто уже завтра будет допущен к Бату-хану. Поэтому золото течёт к скромному толмачу рекой, в частности, этот визит обошёлся Шэбшээдэю и Эрэнцэну в шесть золотых монет.

Бату-хан сидел на возвышении, на груде персидских ковров. Стола-дастархана перед ним не было — это не официальный визит посольства, а обычные просители в приёмные часы.

— Тысячи лет жизни тебе, Повелитель! — Шэбшээдэй и Эрэнцэн пали ниц пред фигурой в ало-золотом халате.

— И вам здоровья, мои верные подданные, — вежливо отозвался Бату.. — Что привело вас сюда? Только излагайте коротко, у меня мало времени.

Шэбшээдэй, как старший из двух, заговорил первым.

— Повелитель, ты пожаловал нам земли за большой урусской рекой Днепр, и мы восхваляли твою необыкновенную щедрость. Но жить на тех землях стало невозможно. Свирепый бешеный волчонок, Андрэ, сын коназа-волка Мастислаба, угоняет наши табуны, режет скот и людей. У него много людей, и твои подданные не могут в одиночку выловить разбойника — ведь им нужно заниматься делами, разводить скот и торговать, дабы иметь счастье уплатить тебе дань, и самим прожить… Если не остановить Андрея, скоро все земли на правом берегу Днепра опустеют. И так уже владельцы отгоняют табуны и стада на левый берег, а кто не имеет там земли, разоряются. Помоги нам, Повелитель!

Бату-хан молчал, катая желваки на скулах.

— Идите, мои славные подданные. Вопрос будет решён.

Капель стучала по крыльцу торопливо, вразнобой, как будто спешила куда-то. Князь Михаил поглядел на край свисающей над крыльцом резной кровли, обросшей сосульками, протянул руку и отломил одну. Длинная прозрачная морковка холодила руку, истекая слезами, точно предчувствуя свою скорую кончину. Неожиданно для себя самого Михаил лизнул сосульку, ощутив на губах уже давно позабытый вкус… Вкус детства.

На секунду защемило сердце — так вдруг захотелось вернуться в то далёкое, страшно далёкое время, когда лизание простой сосульки приносило радость… Да было ли всё это?

— Ну что, Михаил Всеволодович, банька готова! — из-за угла вывернулся боярин Фёдор Олексич. — Прислугу я отослал, и банщика тож. Поговорим-попаримся!

— А то! — встряхнулся Михаил. — Веди, Олексич! Банька сейчас самое-самое…

Знакомая банька в глубине заднего двора гостеприимно распахнула дверцу предбанника. Двое витязей охраны сели на лавочку чуть поодаль, так, чтобы держать под обзором весь двор. Никто не должен слышать разговора…

В глубине предбанника сидела фигура, лицо которой закрывал капюшон. Ярослав вздрогнул даже — до того вдруг ясным было ощущение, будто сидит за столом покойный князь Мстислав, замученный в Орде…

— Здравствуй, Михаил свет Всеволодович, — откинул капюшон человек.

— Здравствуй, Андрей Мстиславич.

Молодое, совсем ещё молодое лицо… И всё-таки не отпускало князя Ярослава, что за столом сидит покойник.

— Что слышно, Андрей Мстиславич? — боярин Фёдор тщательно запер за собой дверь, обернулся. — Или нет особых вестей на Низу? Поговаривают, неуютно нынче там?

— И ещё неуютней станет, — жёстко усмехнулся князь Андрей.

Михаил тоже усмехнулся. Да, это было правдой. Малочисленные, но вёрткие отряды князя Андрея установили на припорожских и запорожских землях такой террор, что переданные во владение монгольским нойонам и рядовым нукерам земли приносили своим новым хозяевам одни убытки. Простые табунщики менялись в лице, услышав имя «коназа-волчонка», и всё чаще звучало слово «летучая смерть». После Андрея Мстиславича живых не оставалось, конские табуны уходили в никуда, как будто в воду. Прочий же скот, коров и баранов, резали, бросая вспоротые туши на радость воронью.