то верно. От такой орды, какая охрана отобьет? Ну, с Богом, Яков!

Когда все необходимые приготовления по охране лагеря были сделаны, усталый Артемонов вернулся, наконец, в расположение своей роты. К нему подошли два сержанта, которые хотели и не решались что-то ему сообщить.

– Ну, говорите, чего мнетесь?

– Матвей Сергеич…

– Ну же?

– Шанцы…

– Неужели обвалились?

– Не то слово, Матвей Сергеич – едва не половину засыпало и перекрытия поломало. Как будто сам нечистый там разгулялся.

– Да уж, порадовали… Ну что теперь делать, да еще и на ночь глядя. Ступайте отдыхать, завтра день длинный будет. Наверняка татары нападут.

– Слушаюсь!

Отправив служивых, Матвей присел на пенек и погрузился в размышления. Получалось, что князь Борис, несмотря на подозрительную снисходительность к Проестеву и Прянишникову, не мог заниматься порчей шанцев, поскольку вместе со всей свитой, да и вообще почти всем войском, отгонял татар. Хотя, конечно, если предположить, что простодушный на вид князь способен на такую дьявольскую хитрость, то и он мог использовать случившийся переполох для отвлечения внимания, и послать своих людей портить окопы именно тогда, когда это точно не вызовет подозрений в его сторону. С другой стороны, обрушение случилось на второй день после возвращения Алмаза Ивановича, и этого старого подозреваемого, таким образом, вновь следовало иметь в виду. Наконец, единственный крупный отряд, не принявший участия в стычке с татарами, были казаки, и на них больше всего грешил теперь Матвей. А в общем, все его размышления и попытки расследования выглядели теперь совершенно тщетными и нисколько не приближавшими Артемонова к разгадке. Да и Бог с ним, думал Матвей: все равно через день-другой или быть битве, или войско снимет осаду и отойдет, и тогда состояние шанцев, хорошо оно или плохо, перестанет иметь какое бы то ни было значение. А за это короткое время их не удастся ни сильно разрушить, ни основательно расширить.

Вечер этого жаркого дня был теплым, время от времени задувал легкий ветерок, приносивший из полей и леса запахи разогретой солнцем травы и цветов, стрекотали кузнечики, где-то далеко куковала кукушка. Но в этот мирный вечер окрестности московского лагеря выглядели грозно: везде, насколько хватало глаз, на каждом холмике и у каждой рощицы, горели татарские костры, с их стороны раздавались удары барабанов и дикие возгласы. Тяжело вздохнув, Артемонов отправился проверять часовых.

Глава 11

Вопреки ожиданиям, кочевники не стали нападать на лагерь ни на заре, ни в первые утренние часы, а значит, в этот день можно было уже не ждать опасности с их стороны. Одно из капральств артемоновской роты поставили охранять татарских пленников, которых всего было около десятка, и которых поместили в опустевшую чухонскую деревеньку. Оставшихся в живых и избежавших плена язычников определили в солдаты, чему они, жаждавшие отомстить татарам, очень обрадовались. Улучив минутку, Матвей приехал проверить караул, а также посмотреть на пленных. Знатный мурза, захваченный Никифором Шереметьевым, был жив, но довольно тяжело ранен. Он не мог ходить, и лежал на соломе в одной из хижин, а остальные татары с большим почтением прислуживали ему: носили воду, поправляли солому, меняли повязки. Как и его противник Никифор, это был совсем молодой парень, почти мальчик, с длинными черными волосами и со смесью южных и степных черт лица, присущей знатным татарам. Сопровождавший Артемонова Иноземцев пытался заговорить с пленником по-татарски, но тот, то ли из-за нехватки сил, то ли из-за того, что не видел в поручике достойного собеседника, отвечал вяло, тихо и очень кратко. К тому же не известно было, способен ли Яков не только говорить, но и понимать татарскую речь.

– Ну, здравствуй, капитан! – раздался за спиной Матвея знакомый тихий голос. Обернувшись, Артемонов увидел князя Долгорукова, который, как всегда, появился неожиданно. Матвей решил, что Юрия Алексеевича прислали из ставки Большого полка с царскими распоряжениями для Шереметьева, и удивился, как быстро добрался до ставки Яков Куденетович, и как стремительно преодолел несколько сотен верст Долгоруков. Хотя с теми скакунами, которые были у больших воевод, наверно, можно было и в Москву за пару дней поспеть.

– Здравствуй, князь Юрий!

– Ну, как тут у вас?

– Где-то хуже, где-то лучше, а в общем – служим службу, не жалуемся. Мое-то дело маленькое – ротой командовать, а если, князь, хочешь про все войско узнать, то князь Борис Семенович куда лучше моего расскажет.

– Нехорошо мы расстались, Матвей Сергеевич, – сменил тему князь, заметив холодность Артемонова, – А к чему старое поминать?

Матвей кивнул и пожал плечами, не зная и стараясь догадаться, куда клонит князь, но привыкнув всегда ждать от Юрия Алексеевича какого-то подвоха.

– Вот ты, должно быть, на меня злишься, что я ту воруху с воренком повесил, да Гришку Котова выпорол?

Артемонов вздрогнул: про казнь казачки и ее сына, и про собственное наказание, Котов рассказывал ему наедине, когда никто не мог этого слышать. Неужели, князь поймал Котова уже после встречи с Матвеем, или…

– А знаешь ли, что это не просто мальчонка был, а сам наследник царского трона? Батя-то его в Крыму себя за царского родственника выдавал, а потом к казакам прибился. Ты-то помнишь, сколько из-за таких наследничков в смуту претерпели: почти страна обезлюдела. Твои-то родители – не тогда ли пропали? А мужички у нас по-прежнему шатки – вспомни, что еще несколько лет назад на Москве, во Пскове и Новгороде было. Пока благополучно идет война – вроде тихо, а как полякам счастье улыбнется? Или военные расходы тяжелы станут? Быстро вспыхнет все, да в первую очередь нас с тобой и наше племя дворянское спалит. Так что я, Матвей, в тот день не их казнил, а, может быть, тысячи людей ни в чем не повинных спас. А Григорий… Разве я его порол? Напутал он что-то в бумагах, серьезно напутал, вот его по самому царскому приказу и высекли.

Поневоле, Матвей должен был признать правоту Долгорукова, а в то, что Котов что-то напутал в бумагах, зная подьячего, также было очень легко поверить.

– Да, Матвей… От Ирины Михайловны большой тебе привет. Вспоминает она часто вашу встречу, и скучает. Не было бы это таким опасным делом – привез бы тебе письмецо от нее. Ничего, живы будем – обещаю, вы еще увидитесь.

Тут Артемонову стало страшно по-настоящему: он подумал, что так откровенничают только с покойниками. Ему вспомнился яркий кафтан лежавшего в кустах убитого кучера, и Матвей подумал, что его самого, в его заношенном, неопределенного цвета зипуне, пожалуй, так скоро не найдут.

– Ну,