«Ты никогда не увидишь своей красной победы и в могилу ляжешь в темноте». – И приказал выбросить меня на улицу. Боль была адская, я лежала на дороге и сознание еле теплилось во мне. Вы нашли Саблина? Он живой? Какой это человек!

– Да, он живой! Он уцелел в той страшной мясорубке. Я думаю, он будет несказанно рад, когда узнает, что я нашел вас, Томаша Крапицкого.

Виктор собрался уходить, а Ганка молча держала в руках фотографию Саблина, человека, с которым ее связывали воспоминания о лучших годах ее молодости. У нее не было глаз, но у нее была зрительная память, и она сразу же воскресила волевое лицо того парня, который отстреливался тогда в засаде, а потом тащил ее полуживую в горы. Она видела его одухотворенное лицо, мужественные черты которого запали ей в память и связывали ее с прошлыми видениями. «Оставлю ей фотографию, – решил он, – сейчас она мне не нужна, а ей радость».

…Самолет совершил посадку в Москве, Шмелев еще провел пару часов в ожидании, пока привезут багаж и он пройдет таможенный контроль.

На следующий день ему понадобилось полдня, чтобы установить, что Женя Антонов жил в Омске, Ваня Кудряшов в Киеве, а Андрей Андрусяк так и остался одесситом.

Виктор, не появляясь в редакции, решил лететь в Омск. Почему-то ему хотелось начать с Антонова, бывшего летчика, имевшего два ордена Красного Знамени. Просто хотелось, и все! И он полетел в Омск, где погода оказалась теплее московской, а морозец был более приятен, чем высокая холодная влажность в столице. Близился вечер, и Шмелев все-таки решил сначала побывать у Антонова дома, а потом устраиваться в гостиницу.

Небольшой одноэтажный домишко светился желтоватым светом двух окон, и Виктор обрадовался, что кого-то застанет дома. Из собачьей будки вылез пес неизвестной смешанной породы, но со злобными намерениями. Он зарычал и потащил за собой громыхающую цепь к калитке.

– Черкес, назад! – крикнул молодой женский голос, и пес, непонятно почему Черкес из-за пестрой окраски, поджал хвост и побрел к будке.

К воротам подошла женщина в полушубке и белом пуховом платке.

– Вам кого? – спросила она приятным голосом, и Шмелев понял, что это девушка.

– Мне нужен Евгений Петрович Антонов.

В воздухе повисла пауза. Девушка молчала.

– А его нету! – наконец тихо ответила она.

– А когда будет?

– Никогда уже теперь не будет. Он умер! А вы кто?

– Я только что вернулся из Чехословакии и там узнал про…

– Моего отца?

– Про вашего отца. Я пишу о партизанах Словакии.

Она вдруг засмеялась издевательски и повернулась, чтобы уйти. Уже сделала два шага, но Шмелев остановил ее.

– Подождите! В чем дело? Я действительно о них пишу. Я журналист, можете посмотреть мое удостоверение.

Она повернулась, молча открыла калитку и пропустила его вперед.

– А собака не того? – с опаской спросил Шмелев, глядя как Черкес принюхивается к нему.

– Если вы хороший человек, то вам нечего бояться. Он даже не зарычит на вас. А если плохой… Вот видите, Черкес вас пропустил в дом, – засмеялась она.

В полутемных сенях Шмелев обстучал сапоги об пол и открыл дверь. Вместе с клубами пара вошел в освещенную комнату. Скромное убранство жилища отличала чистота и аккуратность. В левом углу стояла кровать, на ней лежала, накрывшись одеялом, женщина.

– Мама, это товарищ приехал из Чехословакии, где воевал папа, – громко сказала девушка и пояснила Шмелеву: – Она оглохла, осложнение после гриппа, а сейчас приболела – простуда.

Виктор рассмотрел девушку. Без тулупчика она была худенькой и даже какой-то прозрачной, волосы гладко зачесаны и собраны на затылке в узел. Все у нее было маленьким и груди как детские выпирали из-под свитера.

В ту ночь они долго разговаривали с Аней, пили чай, вспоминали забавные случаи из школьной и институтской жизни. Оказывается, Аня окончила сельскохозяйственный институт и работала в совхозе агрономом. С гостиницей вопрос решился сам собой: она предложила ему вторую комнату, а сама, как сказала, привыкла спать с матерью. Постепенно их разговор коснулся и цели приезда Виктора.

– Я отца очень любила. Он был добряк, однажды рассказала ему, что у нас в совхозе подохли два десятка телят, он даже расплакался. Наверно, война его не очерствила. А наоборот сделала более чувствительным к страданиям. Он никогда ни на кого не кричал. Я думаю, что он, наверно, и не умел кричать, но был волевым человеком, если за что взялся – не отступит. Вы вот называли имя Макса Саблина, но отец его не знал. У него были дневники, шесть больших тетрадей, он написал их сразу же после войны, как пришел, год писал. Там все есть, все люди, с которыми он встречался: и плохие, и хорошие, а Саблина нет.

– Тогда должен быть Карел Вондрачек.

– О-о-о! Этому посвящено столько восхищения!

– Так это один и тот же человек. В отряде никто не знал, что он русский и Саблин, все его знали как словака Карела Вондрачека.

Аня пошла в другую комнату и принесла пачку тетрадей.

– Этого вам на ночь хватит? – улыбнулась девушка.

– А что случилось с вашим отцом? Как он умер? Война дала себя знать?

– Наверно, война: сердце, упал на улице и умер. И смерть его наступила как раз тогда, когда приехал его товарищ по борьбе в Чехословакии.

– Это очень интересно! – приготовился Шмелев слушать.

– Как-то весной, два года назад к нам пришел человек, такой представительный, седовласый и спрашивает: «Можно Евгения Петровича?» Я говорю, его нет, он должен вот-вот с завода прийти. Он обрадовался, что папа жив. Мне, говорит, нетерпится, я пойду его встречу. Он по какой дороге ходит? Я объяснила: сразу за дом, через пустырь. Он ушел, а минут через двадцать прибегает, слезы на глазах, заикается. Папе, говорит плохо, на пустыре упал. Мы прибежали, а он уже мертвый, кровь изо рта. Принесли домой, участковый врач молоденькая, но сразу сообразила: кровоизлияние у него. Да и Андрей Николаевич сказал, что когда он его встретил, то папа очень разволновался. Врач хотела его в морг на вскрытие, но Андрей Николаевич возмутился, да и мама была против. Все и так было ясно. Похороны организовал Андрей Николаевич, речь произнес на могиле о папиных партизанских заслугах. Многие ведь и не знали об этом. А вечером, когда окончились поминки, он спросил маму: «Ничего Евгений Петрович не рассказывал о своей партизанской жизни, о товарищах? Я, – говорит, – хочу книгу об этом написать». Мама, конечно, сказала, что у папы были дневники. Он очень хотел их почитать. Но в меня словно бес вселился, не захотелось давать папины тетради. Я и сказала, что