ничего не будет. Серж им и аванс выдал, две тысячи рублей. Вот такими крохами пробавлялся!

– Да, но за ним ученые! Это вам не антисоветчина! Ученых надо разрабатывать. Поэтому Сержа надо было беречь!

– Ты бы стал беречь сгнивший товар? Ученых разрабатывать будет кто-то другой. Мавр свое дело сделал. Икс чувствовал, что кольцо вокруг Сержа сжимается, может быть засек за ним службу наружного наблюдения. Вот и вывел его из актива. Но профессионально!

* * *

Одесса встретила Шмелева ярким солнцем и теплом. Он постоял под лучами солнца, подставив лицо, и пошел на стоянку такси. Пассажиров было мало, а машин достаточно, и Виктор поехал прямо на Молдаванку. Он не хотел откладывать дело, ради которого здесь появился. «Не дай Бог, и этот уже на небе! – подумал он. – Не может же быть все время невезение. Должно же быть и наоборот!».

Домик по указанному адресу Шмелев нашел быстро, шофер такси сам из этого района, лишь спросил какой нужен номер дома и, повиляв по переулкам, точно выехал к зеленому забору, за которым виднелась красная крыша.

Виктор ткнулся было в калитку, но она оказалась запертой. Он подергал кованую рукоятку, еще надеясь проникнуть во двор, но безуспешно. Тогда постучал в калитку раз, другой, но тишина за забором ничем не нарушалась. Виктор подставил котелец, лежавший тут же у забора, и заглянул поверх досок. Домик хотя и имел жилой вид, но замок на двери веранды все сказал журналисту. Он постоял, раздосадованный, не зная куда ему теперь идти. И уже решил было, что приедет сюда вечером, но тут открылась калитка соседнего дома и оттуда вышла с кошелкой в руке немолодая женщина.

– Чего грюкаешь? Нету его и неизвестно! – в своей одесской манере сказала она и уже хотела двинуться своей дорогой, но Шмелев поспешил подойти к ней:

– А куда он ушел? Может, мне вечером приехать? Я журналист!

Последние слова смягчили суровую одесситку с Молдаванки, и она повернулась к Шмелеву.

– Да куда он ушел? – воскликнула она. – Никуда он не ушел! На тот свет собрался Андрусяк. Может, нонче уже и помер. Царство ему небесное! Сварливый был мужик и вредный! Вчера еще был живой, но трошки! Сегодня, наверно, отдал Богу душу!

– Как это на тот свет? – воскликнул в растерянности Шмелев. – Да что это такое! Как только приезжаю, так помирают!

– Рак у него! Две недели назад отвезли в больницу. Вот он и доходит там до своего последнего часа. Вчера была у него, узнал меня, а то все в забытьи: колют его, чтоб боли не чувствовал. В больницу пойдешь? Адрес дам!

Шмелев взял адрес больницы, поблагодарил женщину и отправился на поиски. И на этот раз ему тоже повезло, таксист прекрасно знал больницу и, спросив у Виктора откуда он и зачем в Одессе, быстро, по короткой дороге довез его до больницы.

– Могу подождать, – предложил пожилой водитель. – У меня тут сестра была. Паскудная болезнь, домой никто не приходит, все на тот свет. Так и подожду? Плату брать не буду. На што мне копейки с несчастных! – расщедрился и расчувствовался он, словно брал за проезд с самого Андрусяка.

– Я не знаю, когда освобожусь. Может, он уже и умер.

В палату Виктор вошел в сопровождении врача, довольно равнодушного молодого человека, видно, уже привыкшего, что в этом отделении хорошего ничего не бывает. Андрусяк лежал один в небольшой палате, хотя стояла и вторая кровать.

«Проявили чувство сострадания, отдельную палату дали. Все-таки участник войны», – подумал Шмелев, не подозревая, что на этой кровати ночью уже умер человек. Он стал приглядываться к лицу изможденного больного. Заросшее седой щетиной, оно производило тягостное впечатление. Он лежал на спине с закрытыми глазами, ни единым движением не выдавая, что еще жив.

– Я пойду, – сказал тихо врач. – Вы можете тут о чем угодно говорить и сколько угодно присутствовать.

Они остались вдвоем: молодой, здоровый, сильный, с огромным запасом жизненных сил и лет и старый, изможденный болезнью, раздавленный близкой смертью, уже отживший свой не богатый годами век, храбрый бесстрашный воин, партизан, защищавший Родину в далекой Словакии.

Шмелев подошел близко к кровати и уловил едва заметное дыхание. Андрусяк был жив.

– Андрей Николаевич! Здравствуйте! Вы что же это делаете? На улице прекрасная погода, а вы улеглись в кровать! – как можно бодрее воскликнул Виктор.

Веки больного дрогнули, открылись, и на Шмелева поглядели бесцветные, но осмысленные глаза. Виктору даже показалось, что он усмехнулся, такая на миг появилась гримаса.

– Я пишу о Словацком Сопротивлении, об участии в нем советских воинов. Только что вернулся из Чехословакии. Там мне рассказали о ваших подвигах, – заторопился журналист.

Андрусяк, не мигая, смотрел на Шмелева, и молчал.

– Если вам трудно со мной разговаривать, то я могу прийти в другой раз. – схитрил он. – Когда поправитесь…

– Садись! Не надо ждать другого раза. Его не будет, – с трудом выдавливая из себя раздельно слова, возразил Андрусяк.

– Я нашел всех ваших друзей, с которыми вы воевали. Евгения Петровича Антонова, летчик был, помните? Жаль, что не смог его застать: он два года назад умер, сердце подвело. Ивана Алексеевича Кудряшова в Киеве тоже не застал, полгода назад он умер, нелепая смерть: подрались хулиганы и ударили Ивана Алексеевича ножом прямо в сердце, – с печалью в голосе сообщил Шмелев и осекся – хватит о смертях.

Андрусяк молчал, но Виктор видел по его глазам, что он все понимает и осмысливает.

– Как же так Ваня сплоховал? Он же, как собака, чуял нож на расстоянии. Он всегда знал, вооружен человек, которого мы встречали, или нет. У него было чутье, как же он позволил себя зарезать? – тихо и медленно произносил слова Андрусяк, сожалея не о том, что убили Кудряшова, а что он не смог разгадать этот удар ножа.

– Хочу вас порадовать. Я нашел того, кого вы считали погибшим. Я нашел Макса Саблина. Он жив! Совсем недавно я его видел!

Глаза Андрусяка вдруг расширились и Виктору показалось, что эта новость так его потрясла и обрадовала.

– Ошибся ты, парень! – четко и раздельно произнес он. – Я с ним был и в другом концлагере. После побега из тюрьмы нас обложили горно-егерьские батальоны, это были немцы. Мы с Карелом Вондрачеком прикрывали отход бригады в горы. Под таким именем сражался Макс Саблин. Я узнал его настоящее имя лишь в лагере. Тогда у нас кончились патроны и гранаты, нас и взяли, мы сдались. Макс считал, что от живых нас еще будет польза, а от мертвых – никакой. Набили нас в теплушку до отказа, ехали почти стоп.