— А не снять ли нам, Анатолий Александрович, с акта несколько копий?

— Пожалуй, но только, чтобы никто ничего не знал. Составим Комитет спасения «пропавшей грамоты» из трех.

— Нет, из четырех. Лебедев ее спас.

— Правильно, позовите его сюда.

Пришел Лебедев, ему объявили положение, и мы с ним отправились снимать копию в секретарскую. А комиссары начали принимать доклады разных учреждений министерства. Лебедев диктовал, я писал. Когда копия была готова, я позвал комиссаров в секретарскую. Мы все вчетвером заверили копию, а подлинник спрятали среди старых запыленных номеров официальных газет, сложенных на этажерке в секретарской.

— Ну, теперь по копии можно начать печатание, — сказал я.

— Нет, надо спросить Думу, — возразил Добровольский.

— Зачем? Ведь чем скорее грамота будет напечатана, тем скорее весь этот шум прекратится. Да и при том набор, корректура, печать — все это потребует времени. А, кроме того, наборщики ждут.

— Нет, надо спросить. Через несколько минут последовал приказ: «не печатать, но наборщиков не распускать»[1308].

Из всего этого длинного и фантастического рассказа выделим главное: по приезде из Пскова у Гучкова манифеста не было. Все рассказы об аресте Гучкова, о возмущённых рабочих, о манифесте «за пазухой», о прятанье его в кипе старых газет, о снятии с него каких-то копий призваны скрыть главное — отсутствие манифеста у Гучкова утром 3-го марта 1917 года.

Кстати, сам Гучков ничего о своём аресте по возвращении в Петроград не говорит: «С вокзала я поехал на Миллионную, не заезжая домой, потому что на вокзале мне начальник станции сказал: «Родзянко поручил передать, чтобы вы не оглашали Манифеста об отречении и сразу ехали на квартиру великого князя»[1309].

Это важнейшее признание Гучкова! Оно свидетельствует, что «проект Михаил» начался сразу же после возвращения Гучкова из Пскова. Естественно, что он был предусмотрен заранее.

«Манифест» об отречении пропал также таинственно, как и появился. Его «следы» теряются в мутной воде февральской смуты и появляются вновь в Академии Наук.

В ГА РФ имеется один любопытный документ. Эта расписка некоего и.о. обер-прокурора 1-го департамента Сената «в приёме им актов об отречении». Написана она небрежной рукой, плохим почерком на клочке бумаги. Вот её текст: «Акты отречения Николая II от 2 марта и Михаила от 3 марта 1917 года мною и.о. обер-прокурора департамента Сената Фёдором Ивановичем [фамилия неразборчива — П. М.] принял на хранение. 31 [месяц неразборчиво, похоже на слово «ноябрь», чего однако не может быть, так как в ноябре 30 дней — П. М.] 1917 года, г. Петроград».

Возникают вопросы: 1) почему высочайший манифест назван в расписке «актом»? 2) Почему оба «акта» важнейших решений были переданы непонятно жому, непонятно, когда, непонятно кем?[1310]

В своих воспоминаниях, вышедших в США, Ю. В. Ломоносов опубликовал факсимиле манифеста императора Николая II, который Ломоносов выдавал за подлинник. По подписи императора внизу текста невооружённым глазом видно, что это фальшивка.

Кстати, до сих пор неизвестно, сколько же всего существует экземпляров «подлинника» манифеста? Предоставим слово А. Б. Разумову: «Сколько нам твердили, что «отречение» подписано в ДВУХ экземплярах! Сколько лжецов-очевидцев написало свои мемуары, объясняя, почему взялось именно такое количество «отречений»!

Третий подлинный экземпляр «отречения», по времени опубликованный ранее первых двух.

Факсимиле этого «отречения» напечатано в 1919 году в Нью-Йорке г-ном Ломоносовым, помощником Бубликова, в книге воспоминаний «Мемуары о русской революции», на 54-ой странице.

Убедиться в том, что это именно третий экземпляр, а не копия с первых двух, легко, сравнив «подписи Государя». Видно даже на глаз — они разные.

Итак, появился третий, совершенно никому неизвестный подлинник. Объяснить его появление в рамках официальной версии отречения абсолютно невозможно. И с этим ничего уже поделать нельзя»[1311].

О том, что в революционном штабе Петрограда заранее знали, что манифест в пользу Михаила Александровича будет использован для уничтожения монархии, видно из телеграммы генерала Алексеева главнокомандующим фронтами от 3-го марта 1917 года. В этой телеграмме Алексеев сообщает, что в разговоре по прямому проводу с Родзянко, ему, Алексееву, было сообщено следующее: «В шесть часов вечера 3-го марта председатель Государственной Думы, вызвав меня к аппарату, сообщил, что события в Петрограде далеко не улеглись, положение тревожно, не ясно, почему настоятельно просил не пускать в обращение манифеста, подписанного 2-го марта. Причина такого настояния более ясно и определённо изложена председателем думы в разговоре по разговору по аппарату с главкосевом; копия этого разговора только что сообщена мне. С регентством великого князя и воцарением Наследника Цесаревича, говорит Родзянко, может быть, и