VII

Наступление под Реймсом основывалось на верной мысли. Мы исходили из твердого убеждения, что оно должно удасться. В последних боях войска на фронте германского кронпринца хорошо дрались, насколько только можно было надеяться при их милиционном характере. Войска показали, что если вводить их в бой, сообразуясь с их свойствами и внутренними достоинствами, как это почти всегда в действительности и было, то они брали верх над противником.

Я отдавал себе полный отчет в вопросе, не выгоднее ли нам, учитывая состояние армии и наши возможности укомплектования, перейти к обороне, и должен был отказаться от этой мысли. Помимо того что переход к обороне произвел бы неблагоприятное впечатление на наших союзников, я опасался, что оборонительные бои, в которых противнику будет легче сосредоточивать свои мощные боевые средства на отдельные поля сражений, тяжелее отразятся на наших войсках, чем наступательные. Наступление предъявляло солдатам менее высокие требования, чем оборона, и не сопровождалось большими потерями. Наступление давало огромный моральный перевес, и мы не могли добровольно от него отказаться. Все слабые стороны войск должны были при обороне выявиться гораздо резче.

Теперь умножились сведения, приходившие из армии, о неблагоприятном влиянии настроения родины на фронт; а с тылу сообщали о плохом настроении войск. Армия тоже жаловалась на неприятельскую пропаганду. Она должна была оказывать влияние на армию, так как родина сделала ее восприимчивой к подобному воздействию. Так, например, 4-я армия донесла о следующем случае: неприятельская пропаганда орудовала брошюрой князя Лихновского, в которой автор совершенно непонятным мне образом сваливал вину за начало мировой войны на германское правительство, когда его величество и имперский канцлер всегда утверждали, что за войну ответственна одна Антанта. Неприятель сопоставил соответствующие цитаты из брошюры и выражения императора для уличения последнего во лжи. Чтобы усилить впечатление, рядом же приводилась статья одной из газет независимой социал-демократической партии, которая во вред народным интересам публично высказывала те же мысли, что и князь Лихновский. Неудивительно, что солдаты в окопах совершенно сбивались с толку, если князь Лихновский гулял на свободе и безнаказанно печатал подобные речи. Я уже возбуждал ходатайство перед имперским канцлером доктором Михаэлисом о принятии мер против князя Лихновского. Военные власти привлекли к ответственности капитана фон Беерфельда за издание этой брошюры. Но так как автор оставался не привлеченным к ответственности, то невозможно было присудить и капитана фон Беерфельда. Теперь я вторично обратился к имперскому канцлеру и пояснил ему, что, имея в виду войска, которые должны и впредь сражаться и умирать за наше правое дело, с военной точки зрения является необходимым принять меры против князя Лихновского. То же я доложил его величеству. Последствий никаких не было. Князь Лихновский разделяет с большевиками и многими другими печальные лавры подрыва дисциплины в армии. В эти самые дни Клемансо заявил: «Мы одержим победу, если государственная власть окажется на высоте». Во Франции она была на высоте, но какова она была у нас! Я подчеркнул инцидент, вызванный неприятельской пропагандой, которая в этом случае оказалась действенной лишь потому, что у нас в стране государственная власть не понимала железной необходимости, обусловленной этой войной.

Армия буквально наводнялась неприятельской агитационной литературой, исключительно серьезная опасность, которая была ясно осознана. Верховное командование назначило премию за сдачу этой литературы, но мы не могли помешать тому, чтобы она предварительно отравляла сердца наших солдат. К сожалению, для борьбы с неприятельской пропагандой одного патриотического просвещения было недостаточно, и серьезная борьба с ней возможна была только при помощи правительства.

Конечно, тот факт, что оба предыдущие большие наступления не дали окончательного решения, действовал подавляюще. Но солдаты все-таки видели, что мы одержали успехи. Разочарования были неминуемы, избежать их вовсе в мировой войне являлось невозможным. Но причина падения нашей духовной боеспособности заключается не в этом обстоятельстве, а лежала много глубже. У нас разочарование сказалось вдвое тяжелее, так как при нашем состоянии духа мы не могли его преодолеть. Впрочем, вера в благоприятный исход войны еще имелась.

Значительное ухудшение настроения войск вызвало пополнение, образованное из солдат, возвратившихся из русского плена. Частью они внесли с собой плохой дух, а кроме того, первоначально они вообще медлили являться, так как считали, что им больше не надо воевать, наравне с военнопленными, обменянными в Англии и Франции. В Грауденце произошли даже серьезные столкновения.

В Беверлоо был раскрыт заговор нескольких сот эльзасцев, собравшихся бежать в Голландию. При длительном пополнении солдатами из расположенных на востоке частей я вновь был вынужден привлечь эльзас-лотарингцев на Западный фронт; их здесь принимали очень неохотно.

Укомплектования, выделенные из специальных родов войск, в большинстве случаев также неохотно шли в пехоту. Многие в пехоте видели себя лицом к лицу с опасностью, которую им до этого времени удавалось избегать.

Много испытаний теперь обрушилось на дух войск на западе; они уже были ослаблены гриппом, и на понижение их настроения влияла однообразная пища. Благодаря захваченным при наступлении запасам в некоторых местах довольствие временно стало несколько разнообразнее, но теперь обнаружился недостаток в картофеле, несмотря на то, что в прошлом году в Германии был исключительно хороший урожай.

Среди баварских войск дух сепаратизма все больше одерживал верх. Следствия его проявления, которые безмолвно допускались баварским правительством, давали себя знать и еще увеличивали успехи неприятельской пропаганды. Травля, поднятая против императора и кронпринца, а параллельно и против баварского королевского дома, принесла свои плоды: баварские войска постепенно начали держаться того мнения, что война – дело исключительно Пруссии. Штабы уже не столь охотно получали баварские части, как в предыдущие годы войны; лишь отдельные баварские дивизии продолжали по-прежнему хорошо драться.

Родина полностью находилась под влиянием вражеской пропаганды и речей государственных людей неприятельских стран, острие которых прежде всего было направлено против нас. Мы все еще не могли разгадать вражеского направления мысли. Все представители партий большинства в рейхстаге, за исключением правого крыла центра, постоянно преклонялись перед лозунгами неприятельской пропаганды и, как раньше, так и теперь, опережали мировой порядок своими проектами всеобщего мира, соглашения и разоружения. Статс-секретарь министерства иностранных дел, в лице которого воплощалось все это мировоззрение, высказался в том смысле, что война не может быть разрешена на поле сражения. Это было правильно, если под этим подразумевать борьбу на тыловом фронте неприятеля