черты между офицером и солдатом, некоторое обособление, иначе офицер утратил бы необходимое уважение. Разве теперь забыты причины, которые заставляли в мирное время помещать унтер-офицера не в общей солдатской казарме, а в особой унтер-офицерской комнате? Но обо всем этом никто не хотел думать, и все только стремились подорвать авторитет и потрясти устои государства, чтобы затем легче удовлетворить свои жалкие интересы. Жизнь офицерского корпуса отвечала в точности требованиям, имеющим в виду солдата, самого офицера, и, наконец, гражданский и государственный порядок, который держался и пал вместе с положением офицера!

Резко критиковалась также жизнь высших штабов. Кто не знает той треплющей нервы работы и того огромного морального бремени, которое ежечасно давит в штабах? Войска попадали на отдых, штаб же продолжал работать день и ночь. Я без отдыха и перерыва провел в таком напряжении четыре года. При таких условиях я не мог бы существовать на паек походной кухни. И, несмотря на это, в октябре 1918 года я заявил новому кабинету принца Макса, что если все статс-секретари и весь Берлин будут есть из походной кухни, то и верховное командование согласно перейти на такое же довольствие; до того же времени оно будет жить, как оно считает правильным по отношению к солдатам и к самому себе. Имперский канцлер принц Макс отказался столоваться из походной кухни. Пока я находился в действующей армии, мы ели просто, но так, как мы привыкли. В одинаковом положении были и другие высшие штабы. Они вели такой же образ жизни, как и мы. Я никогда не был склонен к крайностям, и если они имели место, то я вступал с ними в борьбу. Пока в Германии будет существовать известный государственный порядок, должен существовать и авторитет, а следовательно, сохраняться и общественное различие. Офицерский корпус должен существовать, и в нем отдельный офицер может жить по-иному, чем солдат, и все-таки оставаться его верным другом, как это и было до сего времени.

Теперь появились заявления, что офицеры живут за счет солдат. Это было постыдной клеветой, которую распространяла неприятельская и внутренняя пропаганда. С такими жалобами и причитаниями общего характера ко мне обращалось очень много, несомненно, порядочных людей, вместо того чтобы бороться против этой клеветы; и они уже утратили всякое представление о чистоте нравов офицерского корпуса. Вот как глубоко мы уже запутались в распростертых перед нами сетях.

Распространялся даже слух, что офицеры действительной службы прячутся по канцеляриям. Это была награда благодарного народа кадровым офицерам за их самопожертвование и самоотвержение. Их оставалось уже немного. Остальные были убиты или стали калеками. Кадровый офицерский корпус потерял от 80 до 90 % своего состава. Разве не было известно, что на некоторые штабные должности, от которых зависит спасение или гибель войск, назначались особенно опытные и способные к самостоятельной военной работе офицеры. Совершенно ясно, что кадровый офицер являлся для этого более соответствующим лицом, чем офицер запаса, и, наконец, даже вовсе незаменимым. Я просил военный кабинет войти в рассмотрение этого обвинения, и неправильность его была установлена со всех точек зрения.

Но, несмотря на это, я постоянно напоминал, чтобы пригодные к походу офицеры, находившиеся в тылу и в штабах, командировались в строй и заменялись способными нести лишь гарнизонную службу. Летом 1918 года штабы были так выжаты, что многие начальники дивизий жаловались мне, что в их штабах не имеется достаточного количества здоровых офицеров, чтобы можно было справиться со всей выпадающей работой.

Я всегда был против того, чтобы оставлять служить отца и сына в одном штабе, и всегда боролся с этим как в моей последней должности, так и в мою бытность начальником штаба на востоке. Теперь я мог только обратить на это внимание военного кабинета.

Неблагоприятные отзывы дошли до меня также о военной кооперации; и в этой области офицеры, как оказывалось, обездоливали солдат! Я произвел расследование и нашел все в порядке. Кооперативные контрольные комиссии, в которых солдаты также имели своих представителей, ревизовали обороты и распределяли прибыль. Отпуск товаров из кооперативов производился по одинаковой норме офицерам и солдатам по числу едоков. Каждый мог покупать лишь в пределах детально рассчитанной распределительной ведомости. Высшие штабы, не имевшие собственного кооператива, получали товары из центральных кооперативов по тем же ценам, как и войсковые кооперативы. Но так как последние продавали офицерам и солдатам с равной небольшой надбавкой, то в штабах, конечно, и офицеры и солдаты в действительности получали товары несколько дешевле, чем причисленные к войсковым кооперативам. Я и это устранил. Тогда начали говорить, что кооперативными деньгами нечестно распоряжаются. Это обвинение также было неправильно, так как участие в прибылях имели только солдаты и, естественно, в большинстве случаев получали свою часть товарами.

Затем существовало мнение, что офицеры на этапах ведут особенно роскошный образ жизни. Я там мог наблюдать бесконечно много честной работы, приносившей неизмеримую пользу армии. Я думаю, само собой понятно, что не только офицеры, но в равной мере и солдаты жили на этапах спокойнее и веселее, чем в строевых частях, которые только временно оказывались в тылу. Конечно, это чувствовалось войсками, несмотря на то, что для них делалось все возможное.

Далее, неужели это являлось преступлением, если офицеры делали покупки в Бельгии или где-нибудь в другом месте, чтобы кое-что послать домой для облегчения жизни семьи. Разве семьи офицеров, которые в большинстве случаев не обладали состоянием, не больше всех страдали от вздорожания жизни в Германии? В июле 1916 года в области Главнокомандующего на Востоке я дал возможность солдатам также отправлять посылки на родину, и впоследствии это было поставлено на еще более широкую ногу. С запада и из Румынии в Германию также отправлялось много солдатских посылок.

По каждому доносу, даже анонимному, и во всех случаях, когда вопрос шел о неправильных действиях офицера, я приказывал произвести дознание. Положение и жизнь офицеров часто обсуждались мной с высшими начальниками. Под давлением постоянных жалоб генерал-фельдмаршал обратился ко всем офицерам. К чести офицерского корпуса, можно сказать, что он выдержал незапятнанным войну. Те офицеры, которые замарали себя, составляют исключение, и мы их своими не считаем. С них надлежало взыскивать самым строгим образом. Офицер, который не вернулся с войны как человек чести, с чистыми руками, и привез с собою чужое добро, хотя бы лишь с целью спасти его от напрасной гибели, бросил тень на отечество, армию, офицерский корпус и на самого себя. Офицерский корпус в своей совокупности может гордиться собой, особенно тем, что, несмотря на всю травлю, происходившую за его спиной, он в