достижения цели. У нас же все делалось наоборот, и мы прежде всего думали о том, чтобы осчастливить весь мир, а затем уже о силе своего отечества. Но раз война началась, то она не могла окончиться исключительно по одному нашему желанию.

В начале июля статс-секретарь фон Кюльман вышел в отставку. Его выступления в рейхстаге и главным образом его заявление, что войну едва ли можно закончить силой оружия, показались имперскому канцлеру зашедшими слишком далеко. Последнему мы в соответствии с нашим долгом также изложили наши соображения. Но решительное значение для отставки статс-секретаря фон Кюльмана имело его личное поведение в эти дни. Я тогда находился в Авене и не имел ни времени, ни желания вмешиваться в события, происходившие в Спа.

Статс-секретарь фон Кюльман был типичным германским дипломатом послебисмарковского периода. С его именем навсегда останутся связанными прибытие большевиков в Берлин и безмолвное согласие на большевистскую пропаганду русского посольства.

Преемником фон Кюльмана был статс-секретарь фон Гинтце; я приветствовал это назначение, так как считал его человеком с сильным характером. Я говорил ему, что надеюсь добиться, что Антанта обнаружит большую склонность к миру, а также указал ему на опасность большевизма и на революционную деятельность господина Иоффе. Но он остался в большевистской колее своего предшественника по портфелю, отчасти на основании своих взглядов на Россию, а отчасти и потому, что он не смог восторжествовать над старой рутиной министерства иностранных дел.

VIII

В России события приняли своеобразное направление, характеризующее лживость советского правительства.

С его согласия Антанта продолжала формирование чехословацких войск из австро-венгерских военнопленных. Они предназначались для борьбы с нами, и их предполагалось по Сибирской железной дороге перебросить во Францию. И это разрешалось правительством, с которым мы заключили мир, а мы это терпели. В начале июня я подробно писал об этом имперскому канцлеру и обратил его внимание на опасности, которые угрожали нам со стороны советского правительства.

Но то оружие, которое ковалось против нас, в результате обратилось на само советское правительство. Вскоре Антанта поняла, что ей невозможно работать с советским правительством, которое к тому же еще опиралось на Германию[62]. Ввиду этого она заняла враждебную к большевизму позицию. Чехословацкие войска не поехали во Францию, а были задержаны на Сибирской железной дороге, на границе между Европейской Россией и Сибирью, чтобы отсюда начать борьбу с московским правительством. Постепенно они продвинулись к средней Волге в направлении на Казань и Самару. Занятием Сибирской железной дороги Антанта в то же время достигла того, что наши военнопленные не могли возвращаться из Сибири в Германию, что, несомненно, являлось для нас потерей силы.

Если бы советское правительство предполагало честно исполнять мирный договор, то оно могло бы те поезда, на которых оно отправляло чехословаков, использовать для перевозки германских военнопленных. Но советское правительство не было честным. Большевизм вредил нам везде, где только мог.

Обстоятельства в Сибири, в тылу чехословаков, так запутались, что Антанта не смогла найти там поддержки. Ввиду этого чехословаки не имели значения и для нас. Важным событием для войны являлся лишь тот факт, что Антанта захватила в свои руки Сибирскую железную дорогу. Переговоры, которые велись между Японией, Англией и Соединенными Штатами, лишь постольку представляли для нас интерес, поскольку они выдвигали на очередь противоречия, имевшиеся между этими государствами.

На средней Волге чехословаки образовали звено нового фронта Антанты в России.

На севере этот фронт продолжали войска Антанты, которые продвинулись от Белого моря и Мурманского побережья на юг вверх по течению Северной Двины и вдоль Мурманской железной дороги. По Северной Двине они продвигались медленно и нерешительно. Ввиду того что Белое море зимой замерзает, здесь в это время года вообще нельзя было предпринять ничего крупного. Большевики сами взорвали Мурманскую железную дорогу, вследствие чего финские партизаны, выдвигавшиеся к железной дороге, утратили всякий объект действий. Соединенные силы германо-финских войск представляли теперь такую силу, что Антанта отказалась от дальнейшего наступления.

Пространство к западу от нижней Волги и по верхнему ее течению находилось еще целиком во власти большевиков, а на нижнем Дону располагались донские казаки, протягиваясь даже в оккупированную нами область. Их гетман, генерал Краснов, был решительно настроен антибольшевистски и сражался с советскими войсками. Но у него не хватало оружия и боевых припасов. Я вступил с ним в сношения, чтобы помешать переходу его на сторону Антанты. Вследствие этого обстановка весьма осложнилась, так как я не должен был затруднять политику германского правительства, которое ориентировалось на большевиков[63]; я, конечно, поставил правительство в известность о моих действиях; что касается генерала Краснова, то он видел своего врага лишь в лице советского правительства, а не в Антанте. Но мне все же удалось удержать Краснова от открытого присоединения к ней и приобрести в нем до известной степени союзника. Если бы мы решились на борьбу с Москвой, то он бы открыто перешел на нашу сторону.

Как я уже упоминал, в обширных и плодородных степях Кубанской области, между Донской областью и Кавказским хребтом, генерал Алексеев и его Добровольческая армия боролись с большевистскими войсками. Он действовал под английским влиянием. Но я думаю, что он был настолько предан России, что перешел бы на нашу сторону, если бы мы свергли советское правительство. Сначала военное положение генерала Алексеева было неблагоприятно, так как у него также был недостаток в оружии и боевых припасах; первоначально большевики одерживали верх. В начале июля большевистское правительство, которое в Москве рассыпалось в мирных уверениях, перебросило через Азовское море несколько тысяч человек из района юго-западнее Азова и высадило их у Таганрога, где вскоре германские войска разбили их наголову. Приблизительно с августа положение Добровольческой армии в Кубанской области упрочилось. В Новороссийске стояли еще остатки ушедших из Севастополя судов. С военной точки зрения мы имели полное право и даже должны были потребовать или заставить эти суда возвратиться в Севастополь. Но и в данном случае министерство иностранных дел, считаясь с советским правительством, опять затянуло переговоры, хотя лучшего доказательства враждебного отношения большевиков или, по меньшей мере, их бессилия воспрепятствовать враждебным действиям их войск нельзя было привести, как десант в Таганроге. Наконец, советское правительство согласилось на возвращение судов в Севастополь. Но прибыла всего часть судов, а большинство большевики, под влиянием известного национального чувства, потопили в Новороссийской гавани. Советское правительство взяло