весьма сомнителен, а профессор Г. И. Ханин вообще назвал ее успехи статистической иллюзией[1180]. Более того, вопреки принятому мнению, что косыгинская реформа имела рыночную направленность, он говорит о том, что практические меры ничего общего с рыночной экономикой не имели вовсе и в сравнении с реальными реформами в ряде европейских соцстран они выглядели куцыми, поэтому сам термин «реформа» для косыгинских новаций является «слишком сильным».

Позицию В. А. Мау, а особенно профессора Г. И. Ханина, который считал, что «золотым десятилетием» всей советской экономики было время V-й и VI-й пятилеток, то есть 1951–1960 года, разделяет и профессор В. Н. Лисовицкий, который, анализируя юбилейный сборник «Народное хозяйство СССР за 70 лет», опубликованный в 1987 году, привел такую таблицу среднегодовых темпов прироста ВНД в СССР в 1946–1970 годах[1181]:

Между тем доцент С. Е. Мишенин в одной из своих крайних публикаций, попытавшись заочно примирить спорящие стороны, заявил о том, что в «цивилизационном плане» (как фактор развития российской цивилизации) косыгинская реформа все же победила. Но цена этой победы еще долго будет предметом анализа ученых, политиков и публицистов, поскольку она, так и не обеспечив стабильность советской системе, все же дала возможность сохранить коридор возможностей для дальнейших социально-экономических экспериментов. Эта точка зрения, как считает сам С. Е. Мишенин, «может в чем-то объединить как сторонников, так и критиков косыгинской реформы и послужить основой для дальнейшей плодотворной научной разработки проблем истории советской экономики»[1182].

Однако его коллега профессор Д. Б. Эпштейн говорит о том, что среди трех точек зрения, существующих на косыгинскую реформу, нет и никогда не будет «примирения», поскольку столь глубокие различия во взглядах на реформу объясняются различными политическими и политэкономическими взглядами на социализм как таковой и на содержание таких понятий, как «общественная собственность» и «общественное производство». На его взгляд, сторонники первой точки зрения признают, что «реформа дала существенный позитивный толчок развитию всей советской экономики в 1965–1970 гг.», а главная причина ее «сворачивания связана с тем, что возросшая самостоятельность предприятий очень не нравилась партийно-министерской бюрократии». Более того, она повышала «роль А. Н. Косыгина в Политбюро ЦК и тем самым создавала потенциального конкурента Л. И. Брежневу, что никак не могло ему нравиться. В итоге реформу свернули, а А. Н. Косыгина отправили на пенсию». Данную позицию он считает «поверхностно-бюрократической», поскольку ее сторонники во главу угла ставят «отношения внутри управляющей верхушки КПСС». Вторая точка зрения, которую он сам именует «догматически-сталинистской», «отличается радикально негативным отношением к косыгинской реформе», так как все ее сторонники считают, что эта реформа «сделала прибыль главным показателем работы предприятий и тем самым дала простор буржуазным отношениям и теневому капиталу при социализме, извратив саму его суть», что в конечном счете и погубило СССР. Причем в рамках этой точки зрения, по мнению Д. Б. Эпштейна, есть и «крайняя конспирологическая версия», которая гласит, что косыгинская реформа «была диверсией сионистов и сионистского теневого капитала», а сам Е. Г. Либерман был членом сионистского подполья в Харькове. Наконец, третья, «экономико-реформистская позиция» (по сути, троцкистско-меньшевистская), которую разделяет и сам Д. Б. Эпштейн, состоит в том, что «косыгинская реформа имела плюсы и минусы, однако длительный период ее развития», вплоть до отставки А. Н. Косыгина, показал, что «для существенного повышения эффективности социалистической экономики был необходим более решительный поворот к самостоятельности предприятий и развитию регулируемых рыночных отношений», однако «это противоречило догматичным политэкономическим установкам того периода»[1183].

5. Новая рецентрализация советской экономики, проблемы научно-технической революции и управленческий кризис второй половины 1970-х — начала 1980-х годов

Не секрет, что общим местом почти всей отечественной историографии, мемуаристики и публицистики перестроечного и постсоветского периодов (М. С. Горбачев, Г. А. Арбатов, Р. Г. Пихоя, А. В. Шубин, Е. Т. Гайдар, Г. Х. Попов, Л. М. Млечин, Ю. В. Латов[1184]), стало утверждение о том, что развитие советской экономики в 1970-х — первой половине 1980-х годов проходило под знаком дальнейшей централизации и бюрократизации давно прогнившей системы управления, свертывания буквально всех хозяйственных реформ и, как следствие этих процессов, заметного падения темпов роста практически всех социально-экономических показателей развития народного хозяйства и наступления эпохи «застоя». Однако, конечно, столь однобокая оценка эпохи брежневского «застоя» во многом носила, да и носит, сугубо конъюнктурный и откровенно политизированный характер. И лишь немногие историки и экономисты, в том числе Г. И. Ханин и Р. А. Белоусов[1185], рискнули более объективно подойти к изучению этой важной проблемы.

Как известно, все последние десятилетие брежневского правления масштабы и темпы роста советской экономики определялись плановыми показателями IX-й, Х-й и XI-й пятилеток, директивные установки которых были обсуждены, а затем и одобрены на XXIV–XXVI съездах КПСС, прошедших в 1971, 1976 и 1981 годах. Однако эти Директивы развития народного хозяйства страны главным образом определяли приоритеты хозяйственной политики, главные цифровые показатели роста объемов производства всех отраслей и темпы самого этого роста. Хотя в самих же Директивах практически ничего не говорилось о механизмах достижения указанных целей и конкретных шагах руководства партии и правительства по их реализации. Как правило, все ограничивалось привычными заклинаниями о «повышении эффективности общественного производства» и «росте производительности труда». Между тем и Политбюро ЦК, и особенно Совет Министров СССР находились в состоянии перманентного поиска разнообразных механизмов достижения поставленных целей и задач. И в этом смысле многие авторы (Л. И. Абалкин, Г. X. Попов, А. И. Милюков, А. Ф. Неустроева, С. Е. Мишенин[1186]) указывают на тот факт, что, по сути, косыгинские реформы продолжались либо до конца 1975 года, либо до конца 1979 года, либо даже до конца 1982 года, то есть до ухода из жизни не только А. Н. Косыгина, но и самого Л. И. Брежнева. Причем, отмечая волнообразный характер косыгинских реформ, эта группа авторов рассматривают их как перманентную смену «периодов усиления и ослабления реформаторства». Правда, тот же Г. Х. Попов, как мы уже писали, считает, что «поворотным пунктом» полного отказа от реформаторского курса стал 1976 год, когда, по его (да и не только его) мнению, якобы произошло резкое ухудшение здоровья и дееспособности генсека.

Между тем, как считает Г. И. Ханин[1187], «хозяйственные неудачи при осуществлении экономической реформы вынудили уже с самого начала 1970-х годов развернуть рецентрализацию советской экономики». По сути дела, повторилась ситуация самого начала 1960-х годов, когда после провальной децентрализации Н. С. Хрущев приступил к ее рецентрализации, о