на жизнь. У Ливии есть будущее, а мое будущее — сегодняшний день. Я не знаю, что случится завтра. Я не знаю, доживу ли я вообще до сорокета. У Ливии есть планы, а я просто существую. Я — человек без цели, оболочка, призрак.

Сотни огней разрисовывают темное полотно в красные, синие, зеленые вспышки. Воспоминания взрываются маленькими салютами внутри, как касания и поцелуи Ливии. Слишком яркие, незабываемые и уникальные. Слишком ослепительные, как ее свет. Она выжигает в сердце рану, навсегда оставляя после себя обугленное пятно.

Резко выдыхаю, вскидывая голову ввысь, и наблюдаю за блестками, осыпающихся с неба, как кометы. Накатывает головокружение и необъяснимая тоска. Как давно я перестал радоваться жизни и вынужденно улыбаюсь? Жил я по-настоящему хоть один день за двадцать три года? На этот вопрос находится сразу же ответ. Да. Только мой мозг отрицает очевидное, а существо в стенах твердит — это ложь. Она не нужна.

Наблюдаю за смеющимися детьми, со сладкой ватой в руках, за их беззаботными честными улыбками. Моя жизнь напоминает карусель — все по кругу. Только появление Ливии замедляет на некоторое время движение, а затем — по-старому.

Ночь… Огни Манхэттена и туманное марево, скользящее меж темными стеклами. Давно я столько не бродил и не проветривал подуставшие мозги. К рассвету туман уплотнился, серое небо предвещало дождь или ливень. Шпили небоскребов потерялись в нависших тучах, а моя прогулка подошла к концу. Мышцы в ногах гудели, накатывала сонливость, поэтому я выхватил первое желтое такси с хмурым мужиком за баранкой, назвал адрес отеля и прикрыл на секунду глаза. Секунды хватило, чтобы я отключился и провалился в недолгий сон, прервавшийся недовольным водилой. Порылся в карманах и нашел пару баксов, всунул ему, надвинул капюшон, во избежание неспящих папарацци и бодрствующих фанатов, пропадая в здании.

В голове, будто виниловая пластинка, крутились слова из песни Фрэнка Синатры: «Снова и снова я уходил, но потом проходило время, и я понимал, что не могу без тебя…»

Легкие поглаживания по голове, тихий успокаивающий голос… Медленно открываю глаза, щурясь. Размытое пятно превращается в малышку Джи. Выглядит она обескураженной, или это мерещится непроснувшемуся сознанию. Мгновение — и она нежно обвивает шею руками, тихо выдыхая и окуная в озеро заботы. Простые объятия дарят долгожданный покой, поэтому ирония здесь неуместна. Обхватываю одной рукой ее плечо, и мы молчим так пару минут, затем девушка отстраняется, пряча лицо и выступившие слезы.

— Мы ломали всю ночь голову, куда ты пропал, — произносит обеспокоенно Джи. — Всю больницу на уши подняли и копов. Никто себе места не находил, а потом девушка с ресепшена неожиданно призналась, что видела кого-то похожего, — она переводит дух, вздыхая, и покачивает головой. — Знал бы ты, что мы чувствовали, когда открыли номер и увидели, как ты спишь без задних ног и не откликаешься.

— Небось проверили дышу или нет, — подкалываю подругу и угадываю по ее озабоченному лицу.

— Ну… да… мало ли, в последнее время ты нас часто пугаешь, — подтверждает Джи, заправляя прядь волос за ухо. По ней заметно, что она вымотана и чем-то встревожена.

— Обидно, что вы меня уже списали со счетов, — огорченно бормочу и переворачиваюсь на бок, заглядывая в бирюзовые глаза. Все еще чувствую вялость, но состояние лучше, чем вчера. Возможно, благодаря прогулке по городу и нормальному сну. — Я вижу, ты хочешь что-то сказать. Ну?

Браун отводит взгляд и берет в руки телефон, затем разворачивает экран. «Тайна семьи Лавлес: из-за чего развелись известный магнат Сент Лавлес и пианистка Арин О'Кифф», «Почему не поддерживают отношения отец и сын?», «Зачем популярный гитарист взял псевдоним никак не связанный с его именем?». И таких ссылок с парашей — немерено. Фыркаю и приподнимаюсь, убирая мешающие волосы.

— Странно, что это не всплыло раньше. Папочка постарался, — произношу, не скрывая желчи, и провожу ладонью по лицу. — Она прилетала вчера. Быстро они нарыли сведения — за ночь.

— Творится какой-то хаос, — бормочет огорченно девушка. — Сначала Ливия, теперь ты и твоя семья — это ужасно.

— Они ничего не нароют, отец умеет заметать следы, — безэмоционально говорю и обвожу взглядом комнату. Уже день, за окнами шумит дождь.

— В последнее время — полоса неудач, одно за другим.

— Кстати, поздравляю, когда свадьба? — перевожу резко тему и снова притягиваю подругу в дружеские медвежьи объятия. Она хихикает и легонько ударяет по плечу.

— Точно не сейчас, или СМИ лопнут от передоза, — Джи уже более расслабленно улыбается и посмеивается. — Я рада, что все в порядке. Ну, почти.

— Ты же знаешь, как «любит» меня пресса, — играю бровями и снова смешу Джи.

— Обожает. Ты не против, если я всех позову позавтракать? — спрашивает Браун, поднимаясь, но затем добавляет: — Хотя сейчас уже обед… Тебе стоит поесть, выглядишь, как ходячий мертвец.

— Это лучший комплимент, — гортанно смеюсь и согласно киваю.

Когда я выхожу из душа, вытирая полотенцем голову, телефон извещает о сообщении. Написан только адрес, место и время. Даже не надо ломать голову, чтобы догадаться, кто отправитель лаконичного послания. Обед приходится отложить, потому что на горизонте появляется Сент Лавлес собственной персоной. Снова напомнит, как я порчу мир своим существованием, а ему — в особенности. Легкое приподнятое настроение остается позади, на смену приходит мрачная меланхолия. Уже представляю холодный взгляд, льдинки, вместо глаз и кусок железа, вместо сердца. Его беспокоит только собственная империя, а люди — это рабочая сила, не более.

Я всегда видел с его стороны лишь вражду и безосновательную жестокость, не зная, какие бывают отношения между отцом и сыном, кроме безразличия. Он пропадал на работе или в долгосрочных командировках, а, возвращаясь, одаривал суровым строгим взглядом. Никаких разговоров, совместного провождения времени и отцовских советов. Постепенно он стер потребность в присутствии своими поступками и словами, а затем и вовсе в семье, в людях. Да, я вырос не таким, как он желал: живу неправильно, поступаю неправильно и говорю неправильные вещи. Неправильный человек.

Надеваю первые попавшиеся под руку вещи и удовлетворенно хмыкаю, видя отражение. Представляю выражение отца, и настроение резко взлетает вверх по шкале. Сидит он — деловой и серьезный бизнесмен в костюме от Brioni, а напротив — его отброс сынок в футболке с Бобом Марли и потертых джинсах. В очередной раз окинет брезгливым взглядом, указывая на мое место в обществе, находящееся по его мнению где-то ниже плинтуса; скажет, как я позорю фамилию Лавлес и на этом встреча года завершится. Снова чужие люди, которых объединяет лишь одно — фамилия. Смешает с грязью и уедет