Скатертью дорога, мамочка. Я физически чувствую, как отрицательные эмоции витают в воздухе и сворачиваются в огромный энергетический клубок. Накапливаются и буквально сжирают мозг, смешиваясь с потребностью скорее избавиться. Будто разрушительная сила, запечатанная внутри — в один момент вырывается и оставляет под собой только мертвую землю. Поэтому медсестры быстро убегают, не желая становиться жертвой чокнутого неуравновешенного музыканта. Когда в очередной раз задают вопрос о самочувствие, я рявкаю, что всесильный бессмертный бог и никогда не сдохну. Больше никто не рискует сунуться, кроме… Осборн.

Я заточен в маленьком персональном Аду: четыре стены, окно с обзором на «большое яблоко», кровать, кресла, столик, личный туалет и душ. Кровать — узкая, матрац — недостаточно мягкий, но я здесь ненадолго. Возможно, уже сегодня попрощаюсь с миром белых халатов и хлорки.

Мой личный Дьявол объявляется после полудня, облаченный в ангельские одеяния. Зачем она позвонила матери и рассказала, что я попал в больницу? Кто ее просил? Недавние воспоминания преумножают гнев в несколько раз, и разрушительная энергия, завязанная в тугой узел, застилает глаза. Система плавится, плагины ломаются от переизбытка негатива, и горит надпись ERROR.

Надеваю маску беззаботности, выражая само спокойствие и непринужденность. Все прекрасно, все просто замечательно. Я не хочу никого убивать и посылать на хрен. Белый и пушистый кролик. И Ливия ведется. Верит в обман. Приветливо улыбается и говорит, что я выгляжу намного лучше. Красная пелена заполняет каждую клетку разума, но внешне я лишь пожимаю плечами и списываю все на процедуры. Она наивно верит, не чувствуя подвоха.

— Ничего не хочешь сказать… Ливия? — захожу издалека, проверяя солжет или скажет правду. На миг девушка теряется, и я жду, когда размажу ее за вранье, но она говорит совершенно другое.

— Ты о слухах в прессе?

Я раздраженно выдыхаю и недовольно говорю, теряя терпение:

— Меня не волнует дерьмо, которое пишут. Я о другом.

Ливию это явно задевает, судя по опустошенному выражению, но мне глубоко похеру. Она молчит и затем спрашивает:

— О чем?

— Сегодня меня навестила мама, — выдавливаю из себя ненавистное слово, наблюдая за ее реакцией.

— Прилетала Арин? — удивляется девушка, и мои губы расплываются в надменной ухмылке.

— Да-а-а, очень печется о моем благосостоянии.

— Я… не думала, что она прилетит, — Ливия сжимает руки на коленях и сводит брови. — Я позвонила и спросила, знает ли она, что ты в больнице. Оказалось, нет — у нее гастроли, поэтому она не следила за новостями в СМИ. — Осборн замолкает, прочищает горло и более уверено говорит. — Но я рада, что Арин прилетела.

— Рада? — со свистом вырываются слова, и наши взгляды пересекаются. Ливия не двигается, но глаза ее выдают. Я чувствую слабость, страх и сжираю их с потрохами. — Чему рада?

Не даю ей возможности ответить и подхожу ближе, замечая, как она вжимается в кресло.

— Кем ты себя возомнила? — с силой берусь за подлокотники и наклоняюсь.

— Я…

— Откуда ты знаешь, что для меня лучше и чего я хочу? Почему ты вечно лезешь, а? — с придыханием шепчу, вкладывая в каждую чертову букву злость. — У тебя нет особого статуса, чтобы что-то решать. Пойми, твою мать, наконец, что я не поменяюсь и не стану таким, как ты желаешь. Мне не нужна твоя забота. Мне не нужна твоя любовь. Мне не нужна ты.

Отстраняюсь, окидывая пренебрежительным взглядом, и чувствую себя последней сволочью. Зато узел развязался, и весь негатив вылился на резко побледневшую Осборн. Голос подала совесть, затем стыд, но я быстро опомнился и отвернулся, чтобы не видеть ее растерянное лицо и карие глаза, полные печали. Она сама виновата, что лезет, куда не надо.

— Я никогда не навязывала свою любовь. Не надо это путать с простым желанием видеть дорогого человека счастливым. Каким бы он подонком ни был, как бы жестоко не поступал. От меня это не зависит, сколько бы я не старалась. Я бы с удовольствием забыла о тебе, но скажи как? Давай сейчас поставим точку, чтобы не делать в который раз запятых. Навсегда. Давай каждый пойдет своей дорогой — я согласна. И, черт возьми, не восстанавливай сожженные мосты. Хватит.

За окнами вдалеке в зеркальных небоскребах отражается золотисто багряное небо. Лучи ласково задевают равнодушные здания солнечным светом, но проходят мимо моего сердца. Нью-Йорк преображается и выглядит менее бездушным каменным гигантом, где ты — лишь маленькая букашка. Я все пытался осознать, что она сказала, но подавленно молчал, а когда развернулся — Ливия уже покинула палату. Я даже не услышал звука шагов. Вся ярость растворилась и впиталась в стены, оставив легкое послевкусие никчемности. Пусть ставит точку, я поставлю сотни запятых, и она поймет — так просто не искоренить и не вылечить болезнь. Но сейчас — плевать. Пусть уходит…

Я прошу охранников достать вещи и пропадаю в сумерках ночного города; в шумных улицах и заполненных машинами перекрестках; в мелькающих радостных лицах, голосах, фразах. Со мной остается только пустота и следует по пятам, как цепной пес. Из головы вылетает день и все сказанные слова. Я бездумно двигаюсь в толпе, засунув руки в карманы объемной толстовки. Эмоции притупляются, мысли улетают в другое измерение — все теряет значение. В глаза врезается неоновая надпись «Я всегда буду любить тебя, мой друг». Резко торможу, вглядываясь в полутемный мрак за стеклами какой-то кафешки. Свисающие лампочки с потолка, отблески от маленьких свечей на столах создают романтичную атмосферу, что хочется блевануть. Играет известная песня Фрэнка Синатры «I'm a fool to want you» о неразделенной любви и блевануть тянет вдвойне. Неоновые буквы отражаются в зрачках, а в это время по помещению разливается бархатный баритон:

— Я говорил, что все кончено. Снова и снова я уходил, но потом проходило время, и я понимал, что не могу без тебя…

Хмыкаю и покидаю тошнотворное местечко для сопливо-розовых встреч, захожу в метро, не зная, на какой станции нахожусь, и доезжаю до конечной — Кони-Айленда. Непроизвольно навевают далекие воспоминания, как пару лет назад мы гуляли здесь с Ливией. Я следил, напоминая долбаного сталкера, узнал о болезни ее брата и впервые почувствовал стыд, когда карие глаза горели огнями ненависти и осуждения. Золотые искры в глазах Ливии заставили взглянуть на нее по-другому. В тот момент мир заиграл сотней красок.

Мы всегда будем отравой друг для друга. Я — забываться в многочисленных бездушных телах на одну ночь, постоянных разъездах, алкоголе и наркоте, притупляющей сознание. Ливия — в работе и путешествиях. Мы столь разные, как и наше мировоззрение, взгляды