за облако и мечи перестали сверкать. Единственным источником света был фонарь в руках одного из стражников. Лиц было не различить. Уго отпустил руку Катерины и потянулся к свисающему бурдюку. Взял его в руки.

– Это еще что? – произнес стражник.

– Это? – переспросил Уго. «Вода жизни», – хотел ответить винодел. Как они могут его остановить, когда он владеет квинтэссенцией виноградарского дела, апогеем виноделия, нектаром богов? Уго потряс бурдюком. – Вино, – солгал он, – лучшее вино во всей Каталонии.

Солдат подошел ближе. Уго открыл бурдюк и, едва солдат наклонился, сжал его бока, так что струя огненной воды брызнула солдату в глаза. Не успели стражники опомниться, как Уго развернулся и облил их всех, стараясь попасть в лицо. Несколько мгновений спустя ослепшие солдаты, выпустив из рук мечи и фонарь, лежали на земле, корчились от боли и протирали глаза, не в силах избавиться от жжения.

– Бежим, – сказал Уго.

Он поднял Катерину с земли и потащил ее к потайной двери.

Они скрылись в ночи. Опасаясь погони, так и не заметили, как достигли улицы Бокерия, – теперь общественные бани были справа, а Новый замок – слева.

– Что будем делать? – выдохнула Катерина, остановившись.

Погони не было. Таверна, их дом, была всего в нескольких шагах.

– Они нас найдут, – заплакала Катерина. Уго прислушался. Крики солдат затихали. – Придут за нами…

– И что ты предлагаешь? Убегать? А куда? Нам некуда бежать, Катерина. Снова от всего отказаться? От таверны, от вина… от нашей жизни? – (Солдат все еще не было слышно.) – Что плохого мы сделали? Попытались навестить заключенную? Мы не покушались на имущество епископа. Тюремщик сам открыл нам дверь. Мы защищались. В любом случае эти четверо ничего не расскажут, чтобы не позориться. Мы не сделали ничего плохого, Катерина. Главное сейчас – не совершить ошибки, – сказал Уго, протягивая ей руку. – Но перегонный куб нам придется спрятать, – заметил он, когда они уже заходили в дом.

Рехина и епископ-выкрест, должно быть, пришли к тому же заключению, что и Уго, – а быть может, стражники просто не решились доложить о своем провале. В любом случае никто их больше не искал. Перегонный куб поначалу закопали в саду, но через некоторое время снова достали – крепких вин в городе стало не хватать.

У такого дефицита была причина. Через три месяца после смерти короля Фердинанда его сын, король Альфонс, созвал церковный собор в Барселоне, чтобы потребовать от кардиналов испанских королевств отправиться в Констанц, где избирали нового и единственного папу. Король Альфонс продолжил линию своего отца в отношении Бенедикта Тринадцатого, хотя до некоторой степени смягчил блокаду замка Пеньискола, где отсиживался понтифик, – до тех пор не дозволялось входить в крепость или ее покидать.

Король, его свита, государственные служащие и чиновники, а равно представители трех ветвей каталонских кортесов съехались в Барселону ради присяги нового короля, которую тот принес в зале Тинель Большого дворца. Вельможи и прелаты с их свитами заполонили город. Такая публика редко собиралась в одном месте: здесь были кардинал Толосы; архиепископ Таррагоны; епископы Вика, Эльны, Барселоны, Уржеля, Жироны и Тортосы; магистр ордена Монтесы и настоятели монастырей Сант-Кугат-дел-Вальес, Риполь, Монтсеррат, Святого Креста, Баньолес, Эстани, Сольсона и Сант-Пере-де-Родес, а также многие другие сановники Церкви.

Уго и Катерине пришлось нанять мальчика, чтобы справиться с работой, – таверна буквально ломилась от священников, монахов, писарей и слуг. Король Альфонс созвал церковников в июле 1416 года. Как только Уго и Катерина сняли помещение под таверну, что по срокам почти совпало с прошлогодним урожаем, Уго скупил виноград с участков в Равале и с наслаждением давил его вместе с Катериной, приобщая ее к своим ритуалам и окончательно открывая дверь в свое прошлое. Нового вина вполне хватало, чтобы утолить жажду несметных посетителей, – и при этом не было необходимости доставать хорошее вино, которое они выдерживали в погребе. «Хорошее вино и продаваться будет по хорошей цене, – сказал Уго, когда Катерина спросила, почему они не используют вино из бочек, которые винодел лелеял и хранил, словно сокровище, – даже когда разъедутся эти святоши-выпивохи».

С Барчей они не виделись, но узнавали новости о ней от рабов, служащих во дворце епископа. Они стали куда охотнее ходить по поручениям с тех пор, как у них появилась возможность забыть о своей тяжелой доле за чашей вина в таверне, где их, как посыльных мавританки, всегда принимали с радушием, хотя заходить им полагалось через фруктовый сад, чтобы не нарушать установленного для хозяев таверн запрета давать пищу и питье рабам, не являющимся их собственностью.

О Барче им рассказывали двое рабов, которые непременно отправлялись в таверну, едва покидали дворец по какому-либо делу. Одна – чернокожая мавританка, в отличие от Барчи принявшая христианство, а второй – маленький дерганый турок, чем-то напоминавший Герао. Оба уверяли, что Барча хорошо держится, судя по ее воплям и оскорблениям. Им передавали деньги на нужды узницы. «Деньги к ней попадут», – обещали тот и другая. «Она многое для нас сделала, – однажды сказал турок. – Барча дала поручительство за моего брата». Рабы говорили также, что привратник для них не проблема: всем есть что скрывать и за что благодарить. «Ты знаешь Рехину?» – спросил Уго у турка. «А как она выглядит?» Уго коротко описал внешность Рехины. Турок сказал, что видел ее, – она часто бывает во дворце и хорошо ладит с епископом. К этому он мало что мог добавить. Эти тайные встречи в саду всегда происходили неожиданно и мгновенно заканчивались, едва рабы допивали вино и доедали сыр. Потом они уходили, а Уго и Катерина гадали, сколько еще продержится Барча в грязной и вонючей тюрьме и делают ли они все, что в их силах, дабы ей помочь.

Уго предпринял меры и отправился в замок викария, а затем в Городской Дом, где заседал Совет Ста. Ему стоило немалых усилий объясниться: дыхание учащалось, он от волнения начинал запинаться. Ни один из чиновников, слушавших его речи, кто апатично, а кто с насмешкой, не озаботился судьбой старой мавританки, посмевшей войти в христианский храм. Кроме того, все умывали руки, говоря, что дело относится к юрисдикции Церкви и церковники должны решать, когда состоится суд над вольноотпущенницей. «Не будут же ее держать взаперти, пока не умрет!» – отрезал один из писарей. Были и те, кто не скрывал бессильного гнева: «Судья Жоан Са Бастида все еще отлучен от церкви, и ему пришлось подать папе прошение об отмене приговора, которое подписали все советники Барселоны. Думаешь, у нас есть хоть малейшее влияние внутри тех стен?» И к