боюсь путешествовать один, почему и прошу о разрешении моей жене сопровождать меня. Я знаю твердо, что это путешествие вернуло бы мне работоспособность и дало бы мне возможность, наряду с моей театральной работой, написать книгу путевых очерков, мысль о которых манит меня. За границей я никогда не был. Вы меня крайне обязали бы ответом».

Снова он увлечен мыслью о заграничном путешествии. Еще 28 апреля, сообщая Попову о своем прошении, он пишет:

«Давно мне уже грезилась средиземная волна, и парижские музеи, и тихий отель, и никаких знакомых, и фонтан Мольера, и кафе и, словом, возможность все это видеть. Давно уж с Люсей разговаривал о том, какое путешествие можно было бы написать! И вспомнил незабвенный Фрегат Паллады, и как Григорович вкатился в Париж лет восемьдесят назад! Ах, если б осуществилось! Тогда уж готовь новую главу – самую интересную (речь идет опять о биографии Булгакова. – М. Ч.). Видел одного литератора как-то, побывавшего за границей. На голове был берет с коротеньким хвостиком. Ничего, кроме хвостика, не вывез! Впечатление такое, как будто он проспал месяца два, затем этот берет купил и приехал.

Ни строки, ни фразы, ни мысли! О, незабвенный Гончаров! Где ты?» Замечательна эта опора на путешествия русских писателей прошлого века и неприятие того нового языка описания этих путешествий, одним из образцов для которого стало, несомненно, «Мое открытие Америки» Маяковского.

«Очень прошу тебя, – предупреждал Булгаков, – никому пока об этом не говорить, решительно никому. Таинственности здесь нет никакой, но просто хочу оградить себя от дикой трескотни московских кумушек и кумовьев…Просто не хочу, чтобы трепался такой важный вопрос, который для меня вопрос всего будущего, хотя бы и короткого, хотя бы уже и на вечере моей жизни! 〈…〉 Ах, какие письма, Павел, я тебе буду писать! А приехав осенью, обниму, но короткий хвостик покупать себе не буду. А равно также и короткие штаны до колен. А равно также и клетчатые чулки».

4 мая: «…сегодня М. А. узнал от Якова Леонтьевича, что Енукидзе наложил резолюцию на заявление М. А. – направить в ЦК». В течение нескольких дней Булгаков заканчивает экспозицию киносценария «Мертвых душ». 10 мая вечером обсуждать ее к нему приходят режиссеры И. Пырьев и И. Вайсфельд. Фрагмент разговора Елена Сергеевна записывает:

«Пырьев: Вы бы, М. А., поехали на завод, посмотрели бы…

– Шумно очень на заводе, а я устал, болен. Вы меня отправьте лучше в Ниццу».

В Ницце еще недавно несколько месяцев лечился К. Станиславский.

11 мая. «Сильнейшая жара.

В газетах сообщение о смерти председателя ОГПУ Менжинского».

12 мая. «В „Лит. газете“ сообщение о смерти сына Горького – Максима Пешкова. Правительственное письмо Горькому. Есть подпись Сталина. „Вместе с Вами скорбим и переживаем горе, так неожиданно и дико свалившееся на нас всех“. Причина смерти неизвестна. Сказано: после непродолжительной болезни».

Все время происходили какие-то тягостные ситуации с «Мольером» – вдруг узнавалось, что Немирович-Данченко отказывается прийти на просмотр нескольких картин, и Булгаков уже выдвигал собственную версию, объясняя это заботой о репутации, – «Не будет он связываться ни с чем сомнительным! А вообще, и Немирович, и „Мольер“ – все мне осточертело!.. Хочу одного – чтоб сезон закрылся». В этот же день, 13 мая, один из знакомых актеров, Л. М. Леонидов, говорит ему слова, вполне соответствующие его нынешнему отношению к репетициям «Мольера»: «Искусство должно быть радостным, и результат его радостный, как результат родов. У нас же ребенок идет задницей, потом его заталкивают обратно, поправляют…»

14 мая – у П. С. Попова. «Он уговаривал – безуспешно – М. А., чтобы он послал Горькому соболезнование. Нельзя же, правда, – ведь на то письмо ответа не было». Булгаков считает для себя невозможным писать Горькому, не получив ответа на свое столь важное для него письмо, отосланное 2 мая. В эти дни Попов дарит ему «Мои воспоминания» И. Л. Толстого, вышедшие под его редакцией, с надписью: «Дорогому Маке с пожеланием не поддаваться сомнениям и верить в свои собственные силы».

15 мая: «утром провожала М. А. в театр – он очень плохо себя чувствовал, тяжело волновался.

Около 12 часов дня в нижнем фойе начался просмотр „Мольера“. Я постояла у закрытых дверей, услышала музыку, потом первые слова Станицына – Мольера…»

16 мая: «Сегодня М. А. лежит целый день – дурно себя чувствует. Читает Сергею Киплинга».

Он любил Киплинга, рассказывала в 1969 году Елена Сергеевна, и декламировал с особенным чувством:

Останься прост, беседуя с царями,

Останься честен, говоря с толпой.

Эти строки были наполнены для него биографическим смыслом.

И вот наступило 17 мая – их вызвали получать заграничные паспорта. На другой день Елена Сергеевна так описывала происходившее. Их посадили за стол в пустой комнате заполнять анкеты. «Когда мы писали, М. А. меня страшно смешил, выдумывая разные ответы и вопросы. Мы много хихикали, не обращая внимания на то, что из соседних дверей вышли сначала мужчина, а потом дама, которые сели за стол и что-то писали. Когда мы поднялись наверх, Борис Полетц (сотрудник, занимавшийся их документами. – М. Ч.) сказал, что уже поздно, паспортистка ушла и паспорта сегодня не будут нам выданы. „Приходите завтра“. – „Но завтра 18-е“ (выходной день шестидневки. – М. Ч.). – „Ну, значит, 19-го“. На обратном пути М. А. сказал: „Слушай, а это не эти типы подвели?! Может быть, подслушивали? Решили, что мы уедем – и не вернемся?.. Да нет, не может быть… Давай лучше мечтать, как мы поедем в Париж!“

И все повторял ликующе:

– Значит, я не узник! Значит, увижу свет!

Шли пешком, возбужденные. Жаркий день. Яркое солнце. Трубный бульвар. М. А. прижимает к себе мою руку, смеется, выдумывает первую главу книги, которую привезет из путешествия.

– Неужели не арестант?!

Это – вечная ночная тема: – Я – арестант… Меня искусственно ослепили…

Дома продиктовал мне первую главу будущей книги».

19 мая: ответ о заграничных паспортах «переложили на завтра».

23 мая: «Ответ переложили на 25-е».

25 мая: «Опять нет паспортов. Решили больше не ходить. М. А. чувствует себя отвратительно».

29 мая: «В Москве волнение среди литераторов – идет прием в новый Союз писателей… Забежал к нам взволнованный Тренев и настойчиво советовал М. А. – „скорей подать!“» В этот день Булгаков подал заявление в Союз и заполненную анкету.

1 июня Елена Сергеевна записывала, что за эти дни (26–29 мая) «выяснилось, что секретарша Енукидзе Минервина говорила Оле, что она точно знает, что мы получим паспорта. МХАТчикам тоже дают многим, Оле в том числе. „Старикам“ дают по 500 долларов с собой, Оле – 400. Получил