Тем временем на юге войска союзников по-прежнему топтались в горах, но и их противнику тоже было нечем похвастаться. Командующий германскими силами в Кассино генерал Фридолин фон Зегнер унд Эттерлин говорил помощнику: «Поганое это дело – сражаться и сражаться, когда знаешь, что мы проиграли эту войну… Оптимизм – это эликсир жизни для слабых». Фон Зегнер, один из немногих бесспорно «хороших немцев», сражался, как подобает отличному профессиональному вояке. Но на его солдат обрушился адский огонь бомбежек и артобстрелов союзников, сровнявший с землей и монастырь на горе, и город под горой. Взрывной волной людей швыряло как «клочки бумаги». Немецкий лейтенант описывает мартовские воздушные налеты: «Мы даже друг друга больше не видели. Можно было разве что дотронуться до соседа. Нас окутала ночная мгла, а во рту был вкус горелой земли»14. Но едва оседали облака пыли и пехота и танки союзников шли в атаку, как немцы открывали ответный огонь. Воронки и каменные обломки – результат бомбежек – атакующим мешали больше, чем оборонявшимся. «К сожалению, мы сражаемся с лучшими в мире солдатами – какие бойцы!» – с сожалением писал Бруку 22 марта генерал Александер.

Прорыв вглубь Италии случился слишком поздно и был настолько скромных размеров, что его нельзя было воспринимать как триумф. 12 мая Александер провел свою первую грамотно спланированную операцию: союзные войска начали две атаки одновременно. Обманутый Кессельринг, опасаясь еще одной массированной высадки у себя в тылу, отвел резервы назад. Французский экспедиционный корпус генерала Альфонса Жюэна сыграл решающую роль в прорыве немецкой обороны на юго-западе от Кассино, а польские войска прорвались севернее монастыря. Американцы атаковали слева, от моря. Германский фронт был смят, и немцы начали общее отступление на север. 23 мая Александер приказал наступать с плацдарма у Анцио, который четыре месяца находился в осаде. Во многих немецких частях оставалось не больше трети личного состава. «Мое сердце истекает кровью, когда я смотрю на мой прекрасный батальон, – писал жене один офицер. – …Надеюсь, что вскоре увижу тебя, в лучшие времена»15.

Операция Diadem (такое кодовое название получило майское наступление) оказалась единственной возможностью союзников в период с 1943 по 1945 г. нанести сокрушительное поражение армиям Кессельринга в Италии, отрезав им путь к отступлению. История о том, как генерал Марк Кларк пренебрег этой возможностью из-за навязчивого стремления к славе завоевателя Рима, превратилась в легенду войны. Неподчинение Кларка приказам выявило его непригодность к роли командующего армией. Значительную часть ответственности за медлительность в проведении операции Diadem следует возложить на генерала Александера – слабого главнокомандующего, который не сумел обуздать англофоба Кларка. 4 июня Рим пал, а Кессельринг отвел войска на Готскую линию – новую, хорошо укрепленную позицию, пересекающую Апеннины с северо-востока на юго-запад, от Ла Специи на западном побережье Италии до Пезаро на восточном.

Но в июне 1944 г. в Италии союзников ждало разочарование, сопоставимое с их неудачами на других фронтах: вермахт проявил волю и мастерство, ускользая из котлов как на Западном, так и на Восточном фронте. Русские тоже вновь и вновь пытались окружить немецкие армии, которые снова и снова вырывались из окружения. Возможно, если бы Кларк и перерезал итальянские дороги севернее, то отступающие войска Кессельринга все равно бы вырвались из окружения. Операции Diadem не удалось превратить тактический успех в стратегический; эту неудачу можно сравнить с прорывом большой части окруженных немцев из «фалезского мешка» в Нормандии несколькими неделями позднее и с нежеланием американцев отрезать Рунштедту путь к отступлению из «выступа» в январе 1945 г.

В Италии союзники довольствовались тем, что вырвались из зимнего тупика и продвинулись на 400 км. Когда стало ясно, что решительная победа на Итальянском театре военных действий не достигнута, американцы, к негодованию Черчилля, стали настаивать на том, чтобы свернуть кампанию: они вывели шесть американских и французских дивизий для участия в битве за Францию. За следующие 8 месяцев войны для Вашингтона единственным оправданием малосущественных операций в Италии было лишь то, что они связывали двенадцать немецких дивизий, которые иначе использовались бы в боях против войск Эйзенхауэра или Жукова.

Гитлер воспринял известия об итальянском отступлении с несвойственным ему фатализмом. Поздней весной 1944 г. он уже знал, что через считаные недели его армиям предстоит отражать крупное наступление русских. Германии было необходимо отразить неизбежное англо-американское вторжение во Францию. Если бы удалось сбросить десант в море, вряд ли западные союзники снова решились бы в том году форсировать Ла-Манш, и тогда немцы могли бы перебросить значительную часть сил на русский фронт, серьезно повысив шансы отразить наступление Сталина. Пусть это был нереальный сценарий (а именно так считали немецкие генералы), но он был вскормлен теми надеждами, на которых Гитлер строил свою стратегию. Все было поставлено на исход вторжения Эйзенхауэра.

Союзники не хуже Гитлера осознавали, что на карту поставлено очень многое. Если сравнивать силы противоборствующих сторон на бумаге, то шансы англо-американцев выглядели предпочтительнее, в первую очередь из-за их подавляющего превосходства в воздухе. С другой стороны, результаты средиземноморских десантных операций союзников не навевали благодушие: при высадке в Сицилии царил хаос, в Салерно и Анцио – тоже, и все было на волоске от катастрофы. Британцам никогда не нравилась идея большого десанта во Франции: когда генерал-лейтенант сэр Фредерик Морган был назначен главным планировщиком Дня «Д» в 1943 г., он «не сомневался в том, что этот проект не пользуется особенной благосклонностью военного министерства, разве что в качестве высококачественной учебной операции… Британцы с самого начала присоединились к этой операции с крайней неохотой, и это еще очень мягко сказано»16. К маю 1944 г. Черчилль и Брук еще не пришли в себя после Анцио.

Американскому и британскому командующим авиацией также не нравилась идея высадки. Они верили, что можно быстро сломить Германию стратегическими бомбардировками, и возмущались, что придется перенацелить самолеты на поддержку десанта. У Черчилля имелись возражения против бомбежки французской железнодорожной сети, что неизбежно привело бы к жертвам среди мирного населения. Подобная мягкотелость вызывала раздражение у главнокомандующего бомбардировочной авиацией Артура Харриса: «Лично мне было плевать, что я могу убить французов. Им следовало самим воевать за себя. Но меня в то время запугивал Уинстон»17. Рузвельт, Маршалл и Эйзенхауэр взяли верх над британским премьером. В течение войны около 70 000 французов погибло от бомб союзников: в «сопутствующих потерях» во Франции оказалось почти на треть больше погибших гражданских, чем при налетах люфтваффе на Британию. Бомбардировки сыграли крайне важную роль в замедлении переброски немецких сил после Дня «Д», но за это пришлось заплатить высокую цену.

Если народы государств-союзников с нетерпением ждали вторжения во Францию, то некоторые из непосредственных участников событий проявляли гораздо меньший энтузиазм: британские солдаты, уже много лет воевавшие в Северной Африке и Италии, не рвались снова рисковать жизнью в Нормандии. Они считали, что настал черед других. «Кто-нибудь, кроме нас, еще сражается в этой войне?18» – с ожесточением спрашивали хайлендеры – солдаты 51-й дивизии, которые, по мнению одного из их командиров, «скорее размякли, чем окрепли» за те полгода, которые они пробыли в Англии, вернувшись со Средиземноморского театра военных действий. Еще один «средиземноморский» ветеран – Третья бронетанковая дивизия – «накануне Дня “Д” практически поднял мятеж, – пишет позднее майор Энтони Кершо из их бригады. – Они расписали стены своих казарм в Олдершоте лозунгами наподобие “Нет второму фронту!”, и если бы не их новый командир – лучший из всех, кого я встречал за всю войну, – я уверен, что они бы и в самом деле взбунтовались»19.