— Собирается в Грецию. — Отступила назад, критически изучая свою мазню; во рту — папироса. — Туда, где ты работал, по-моему.

— Как же он меня разыскал?

— А я откуда знаю?

Я перечитал записку.

— Какой он из себя?

— Боже, да потерпи ты час-другой! — Повернулась ко мне. — Не мельтеши.

Он явился без пяти четыре, тощий верзила с типично американской стрижкой. В очках, на пару лет младше меня; приятное лицо, улыбка, само обаяние, свежий, зеленый, как салатный лист. Протянул руку.

— Джон Бриггс.

— Привет.

— Николас Эрфе — это вы? Я правильно произношу? Эта дама внизу…

Я впустил его.

— Обстановочка тут подгуляла.

— Так уютно. — Он оглядывался, ища нужное слово.

— Атмосфера. — Мы двинулись наверх.

— Не ожидал, что они возьмут американца.

— Взяли. Понимаете… ну, на Крите неспокойно.

— Вот оно что.

— Я два семестра учился в Лондонском университете. И все пытался устроить себе годик в Греции, перед тем как отправиться домой. Вы не представляете, как я рад. — Мы замешкались на лестничной площадке. Он заглянул в дверь, к швеям. Кто-то из них присвистнул. Он помахал им рукой.

— Какая прелесть. Настоящий Томас Гуд.

— Как вы нашли эту работу?

— В «Таймс эдьюкейшнл саплмент». — Привычные названия английских учреждений он произносил неуверенным тоном, словно полагал, что я о них впервые слышу.

Мы вошли в квартиру. Я закрыл дверь.

— А мне казалось. Британский совет теперь не занимается вербовкой.

— Разве? Видимо, подкомиссия решила, что раз мистер Кончис все равно здесь, он может заодно со мной побеседовать. — В комнате он подошел к окну и залюбовался унылой Шарлотт-стрит. — Потрясающе. Знаете, я просто влюблен в ваш город.

Я предложил ему кресло поприличнее.

— Так это… мистер Кончис дал вам мой адрес?

— Конечно. Что-нибудь не так?

— Нет. Все в порядке. — Я сел у окна. — Он рассказывал обо мне?

Он поднял руку, будто успокаивая.

— Ну да, он… то есть я понимаю, он говорил, учителя просто погрязли в интригах. Чувствую, вы имели несчастье… — Он не закончил фразу. — Вам до сих пор неприятно об этом вспоминать?

Я пожал плечами.

— Греция есть Греция.

— Уверен, они уже потирают руки при мысли, что к ним едет настоящий американец.

— Непременно потирают. — Он покачал головой, убежденный, что втянуть настоящего американца в левантийскую школьную интригу просто невозможно. — Когда вы виделись с Кончисом? — спросил я.

— Три недели назад, когда он был тут. Я бы раньше к вам зашел, но он потерял адрес. Прислал уже из Греции. Только утром.

— Только утром?

— Угу. Телеграммой. — Усмехнулся. — Я тоже удивился. Думал, он и забыл об этом. А вы… вы с ним близко знакомы?

— Ну… встречались несколько раз. Я так и не понял, какой пост он занимает в педкомиссии.

— По его словам, никакого. Просто содействует им. Господи, как же виртуозно он владеет английским!

— Не говорите.

Мы приглядывались друг к другу. Он сидел с беззаботным видом, в котором угадывалась не природная непринужденность, а тренировка, чтение книг типа «Как разговаривать с незнакомыми». Чувствовалось, что все в жизни ему удается; но завидовать его чистоте, восторженности, энергии было совестно.

Я напряженно размышлял. Мысль, что его появление совпало с моим звонком в Мач-Хэдем случайно, казалась столь абсурдной, что я готов был поверить в его неведение. С другой стороны, из нашего телефонного разговора г-жа де Сейтас могла заключить, что я сменил гнев на милость; самое время аккуратно проверить, насколько мои намерения искренни. Он сказал о телеграмме: еще один довод в его пользу; и, хотя я знал, что выбор «объекта» производится на основе случайностей, может быть, Кончис по какой-то причине, подведя итоги последнего лета, решил приготовить себе кролика заблаговременно. Глядя на бесхитростного, ничего не подозревающего Бриггса, я начал понимать Митфорда, его злобное ликование; в данном случае оно осложнялось злорадством европейца при виде американца-воображалы, которого вот-вот окоротят; и еще человеколюбивым нежеланием — я не признался бы в нем ни Кончису, ни Лилии де Сейтас — портить ему удовольствие.

Они, конечно, понимают (если Бриггс не лжет), что я могу все ему рассказать; но они понимают также, что мне известно, чего это будет стоить. Для них это значило бы, что я так ничего и не усвоил; а следовательно, не заслуживаю снисхождения. Опасная игра; что я выберу: сладкую месть или дарованное блаженство? Мне снова сунули в руку плеть, и я снова не решался размахнуться и ударить.

Бриггс вынул из кейса блокнот.

— Можно, я задам вам несколько вопросов? Я приготовил список.

Очередное совпадение? Он вел себя так же, как я в Динсфорд-хаусе несколько дней назад. Открытая, добродушная улыбка. Я улыбнулся в ответ.

— Огонь!

Он оказался невероятно предусмотрительным. Программа, пособия, одежда, климат, спортивные принадлежности, выбор лекарств, стол, размеры библиотеки, достопримечательности, будущие коллеги — он хотел знать о Фраксосе абсолютно все. Наконец он отложил свой список, карандаш и подробный конспект моих ответов, принялся за пиво, которым я его угостил.

— Тысяча благодарностей. Просто превосходно. Мы не упустили ни одной детали.

— За исключением той, что жить там надо еще научиться.

Кивнул.

— Мистер Кончис предупреждал.

— По-гречески говорите?

— Плохо. По-латыни — получше.

— Ничего, навостритесь.

— Я уже беру уроки.

— Придется обходиться без женщин.

Кивок.

— Тяжело. Но я обручен, так что меня это мало волнует. — Вытащил бумажник и показал мне фото. Брюнетка с волевой улыбкой. Рот маловат; уже вырисовываются контуры лика развратной богини по имени Самовлюбленность.

— С виду англичанка, — сказал я, возвращая снимок.

— Да. Точнее, валлийка. Сейчас она здесь, учится на актрису.

— Вот как.

— Надеюсь, будущим летом она выберется на Фраксос. Если я до тех пор не соберу чемоданы.

— А вы… говорили о ней Кончису?

— Говорил. Он был очень любезен. Предложил, чтобы она остановилась у него.

— Интересно, где именно. У него ведь два дома.

— Кажется, в деревне. — Усмешка. — Правда, предупредил, что возьмет с меня плату за комнату.