и застревали там, внутри: в легких, сердце и желудке. Из маленьких отверстий тут же хлынула вся выпитая им накануне кровь, пропитывая рубашку и штаны.

– Ауч, – поморщился Франц.

Ральф перестал палить в него из полицейского «глока» только тогда, когда полностью истратил все обоймы. Кусочки свинца царапали кости, когда Франц повернулся к нему с недовольным видом. Судя по рваной ране на боку Ральфа, перевязанной оторванным рукавом куртки, Кармилла здорово его потрепала и, кажется, переломала столько костей, что закончить превращение он теперь не мог вовсе. Рыскал волосатыми когтистыми руками по карманам в поисках патронов, надеясь, что они смогут справиться с тем, кто уже неспешно к нему шел, оттолкнувшись от заляпанной панели.

– Да ты когда‐нибудь сдохнешь или нет?! – воскликнул Ральф, выпуская во Франца новую обойму, уже, кажется, пятую по счету.

– Не поверишь, но я сам задаюсь тем же вопросом!

Собрав остатки сил, Франц прыгнул на него, выбил из рук пистолет и вдруг обвел языком свои клыки. В горле было сухо, в желудке – голодно. Все тело Франца опустело, потеряв кровь по вине медведя, и потому опять стало тяжелеть, ощущаться грузным и неповоротливым. Ну уж нет! Франц должен оставаться быстрым. Он должен быть легким и проворным. Должен защищать любой ценой своих друзей.

Он должен снова выпить кровь.

«Ешь, пока пища сама в рот лезет!» – вспомнил он напутствие Душицы и, не дожидаясь, когда Ральф выстрелит в него еще раз, очутился сзади, схватился за его напомаженные лосьоном волосы, оттянул назад и вцепился зубами в шею.

Горячая медвежья кровь с таким же привкусом мускуса, каким был и его запах, ощущалась во рту слегка зернистой. Густая, как неразбавленный сироп, она потекла у него по горлу, заполняя все дыры в его теле и выталкивая из них свинец.

«Еще, еще, еще!»

Как Францу только могло казаться тогда в пещерах, что он сытый? Что крови Лоры хватит?

«Мало, мало, мало!»

Франц осознал, сколько способен выпить на самом деле, только когда отбросил от себя седьмое по счету медвежье тело. Оно, однако, не было последним. Стремясь отомстить за Ральфа, павшего вожака стаи, распластанного у него в ногах, оборотни принялись кидаться на Франца один за другим.

И всех он съел. Точнее, выпил.

Продолжал вгрызаться в глотки и вырывать артерии, даже когда ему пробили рукой грудную клетку и живот, когда снова начали стрелять, оторвали ногу, которая, однако, вмиг приросла обратно, стоило Францу выпить еще немного. Он перемещался быстрее, чем кто‐либо из них успевал повернуть к нему свою желтоглазую морду с навостренными ушами, и рвал на части до того, как успевали порвать его. Точно Франц сам превратился в медведя, пробудился от долгой спячки, неистово голодный – нет, изголодавшийся.

– Не поймал!

Франц захохотал очередному медведю в ухо, улизнув от его когтей ему же за спину. Еще несколько оборотней, стоящих напротив, зашлись ревом, когда Франц у них же на глазах пробил одному пальцами затылок, а другому уже выверенным движением, приноровившись, впился в шею, аккурат в яремную вену. Он не кусал, как Лору, аккуратно вонзая свои клыки, а исключительно вгрызался, всей челюстью, будто стремился оторвать кусок, настолько большой, насколько его челюсти вообще хватало. Артерии лопались под его зубами, кровь под напором била в рот, и Франц, сделав несколько глотков из одной, уже мертвой к тому моменту жертвы, тут же подыскивал себе другую, более свежую и злую. До тех пор, пока на площади никого из них не осталось. До тех пор, пока он наконец‐то не наелся.

Розовые наушники давно упали, но Франц этого даже не заметил. Поглощенный своей охотой, он стал для чужой абсолютно неуязвим. Кровь, которую он отнял, шумела в висках гораздо громче. Музыка терялась на ее фоне, но как же это было весело – убивать под нее!

– Кармилла?.. Эй, Кармилла!

Он вспомнил о ней случайно, когда под его ботинком что‐то хрустнуло. Сначала Франц решил, что то чья‐нибудь кость, – в порыве «аппетита» он нечаянно вырвал нескольким полицейским их гортани, но, убрав ногу, увидел под той разбитый медальон. Голубая камея с женским портретом треснула вдоль и поперек.

– Кармилла!

Он позвал ее громко, снова найдя и надев наушники, вытерев рукавом грязной рубашки не менее грязный рот, пока озирался и шерстил взглядом редеющую толпу. Ведьмы в остроконечных шляпах куда‐то исчезли, полумедвежьи тела лежали вокруг, бездыханные, и не сразу, но Франц нашел среди них тело хрупкое и женское, в красном нарядном платье, порванном до бедер. Страх за Кармиллу поднялся в нем удушливой волной, окончательно отрезвив, и пускай то был страх неясной ему природы и причины, он все равно оставался страхом. Может, и не за друга, но за женщину, из-за которой Франц всего лишился – и благодаря которой многое обрел.

– Кармилла!

Она лежала на асфальте с деревяшкой, торчащей из груди, – кажется, то была ножка от стола с закусками. Вопреки распространенным заблуждениям, кол в сердце хоть и вправду любого вампира убивает, но делает это долго и мучительно, а не мгновенно. Потому Кармилла распадалась медленно, будто боролась с тленом: кожа начала крошиться в области лодыжек под ремешком туфель на высоком каблуке, а затем все выше, выше… Серея, становясь трухой, отслаиваясь и исчезая вместе с самими костями.

– Ты все еще злишься на меня? – спросила Кармилла, почему‐то улыбаясь, когда Франц сел рядом и притронулся к ней, но тут же отдернул руки: ее существо осело на кончиках его пальцев пеплом. – Злись на меня. Ты должен злиться. Я помню, я все теперь помню, так ясно и четко… Я тоже злюсь. Мне следовало умереть еще давно. Все мои друзья так и поступили – убили себя сразу, как энтропия началась, чтоб ни себе, ни другим не доставлять хлопот. А я… трусиха. Столько жизней чужих забрала. Твоей семьи. Твою. Я заслуживаю того, чтобы умереть в одиночестве, а не у тебя на руках.

Дорожки крови бежали по ее вискам и скулам вместо слез, и Франц вытер их там, где тлен до ее лица еще не добрался. Пока что он полз по ее ключицам, на которые тот осторожно возложил медальон с камеей, будто возвращал какой‐то давний долг.

– Никто не заслуживает того, чтобы умирать в одиночестве, – прошептал Франц.

– Но я же правда умираю, да? – спросила Кармилла, и в этом было больше надежды, чем сожаления.

Франц вымученно улыбнулся ей.

– Да. Представляешь, как мне сейчас завидно? – Она хихикнула и тут же затихла. Забвение добралось до ее вишнево-красных глаз, стирая те с лица вслед за улыбкой. – Спи, спи. Я на тебя не злюсь. Ступай на другую сторону с миром, графиня Карнштейн.

И она уснула в его руках, а затем просто исчезла