– Поступил?

– Поступил, куда же я денусь. Год вгрызаюсь во всю эту хрень.

– Похоже, мне тебя Бог послал, Эдди Зельман.

– Даже так? Хм, тогда я весь к твоим услугам… Ну, что ты раздумываешь? Вижу, хочешь душу излить. Изливай, место для этого подходящее.

– Я целый месяц спал. Целый месяц прожил во сне, не пробуждаясь. Ведь это летаргический сон, да?

Эдди усмехнулся.

– Прикалываешься: я психиатр – ты псих?

– Месяц назад заснул и только сегодня проснулся. Тебе решать, псих я или не псих.

– Серьёзно? Заснул, не пробуждался, пописать не вставал?.. Дай-ка я на тебя посмотрю…

– Что скажешь, психиатр в третьем поколении?

– Что скажу? Приходи-ка ты ко мне на приём лет, этак, через шесть. Мне эта материя пока не по зубам. Вот что я тебе скажу.

Дэниел отвёл глаза в сторону: он не обиделся, но что-то в нём обиделось, и это чувство больше относилось не к Эдди, а к его собственной слабости.

– Э, Дэн! Дэ-эн! Эдди Зельман здесь. Ты уже забыл, что тебе его Бог послал? Я просто подумал, ты гонишь. Что ты там интересного в окне увидел?

– Неловкость свою увидел: лезу со всякой…

– Стоп, стоп, стоп! Правильно, что лезешь. Я бы на твоём месте тоже обделался и к Зельману-старшему плакаться побежал. И правильно, что ко мне лезешь, сейчас буду решать твою проблему.

Эдди вынул из кармана джинсов мобильник и стал пальцем сучить экран.

– Постой, Эдди! Что ты придумал?

– Помолчи, приятель. Теперь моя очередь втирать… Пап, привет! Это я. Тут со мной за столиком сидит проблема, по твоей части… Да в кафе я, но это неважно. Короче, мой бывший одноклассник, Дэнни Бертроудж… Хорошо, что помнишь… Дэнни проспал целый месяц… В прямом смысле проспал: заснул месяц назад и сегодня проснулся… Да не разыгрывает он никого! Он боится, что это был летаргический сон, и не знает, чего ему дальше ждать… Хорошо, пап.

– Эдди, мне дико неловко.

– Дэнни, да пойми же ты, это наша работа. Что бы мы без вас психов делали? – ловко отпарировал Эдди (было заметно, что он чрезвычайно доволен собой).

– Ну и?

– Через пять минут перезвоню Зельману-старшему. Ну, чем ты там болеешь? Введи меня в курс дела.

– Вопрос Зельмана-младшего своему первому пациенту?

– Вопрос одного пациента горячо любимой забегаловки другому пациенту столь же любимой забегаловки.

– Ну ладно. Думаю, Феликс Торнтон во всём виноват.

– Я его знаю? Стоп, стоп, стоп! Знаю, это художник. Мама была на выставке его картин как раз месяц тому. Она, видишь ли, тащится от всяких шизоидов от искусства. Знаешь, как её диссертация называлась? «Шизофрения и тенденции в искусстве». Тебя-то каким ветром туда занесло?

– Не знаю… зашёл посмотреть. Судьба, наверно. И остался там, внутри картин этих, даже когда ушёл. Продолжение ты знаешь.

– Улёт!

– Во сне я в каком-то городке жил, и всё там будто наяву происходило. Городок этот на одной из картин Торнтона изображён. Что если я сегодня здесь проснулся, а через месяц там объявлюсь? И гадай потом, что реальность, а что сон.

– И что, всё помнишь хорошо?.. из сна?

– Да нет. Что-то очень хорошо помню. Лица каких-то людей перед глазами как живые стоят. Имена помню… Что-то ушло. Понимаешь, зрительные образы ушли, а какие-то ощущения остались, как будто помнишь и в то же время не помнишь.

– Улёт! Срочно звоню папе, – сказал Эдди, придавая словам шутливый привкус. – Пап, это я… Говори, я передам… Конечно, сможет, я его сам отвезу. Спасибо, пап. Пока!

– Куда ты меня везти собрался?

– К одному прикольному чуваку. Я знаю его, он бывал у отца.

– Коллега?

– Естественно. Поехали, спешить надо: отец сказал, он прямо сейчас тебя примет. Считай, тебе повезло: сбросишь свои заморочки на Джоба Кохана.

* * *

«Отдай свою печаль огню», – промелькнуло у Дэниела в голове, как будто кто-то внутри неё скрипуче процарапал эти слова, когда навстречу ему шагнул Джоб Кохан. Огонь был в его шевелюре (она, ярко-рыжая, брала верх в соперничестве со светом, окружавшем её), в его глазах (огонь словно изнутри обдавал их черноту пламенем, и она предупреждала, что накалена и может обжечь), в нём самом (не может в человеке так явственно, зримо чувствоваться энергия с первых увиденных шагов, с первых пойманных жестов, с первых услышанных слов, если внутри него не горит огонь). Он подошёл к Дэниелу и протянул ему руку (сорока лет, коренастый, широколобый, с носом-клювом ворона) и, не отпуская его руки, сказал:

– Хочу услышать лично от вас, юноша, что вы умудрились проспать аж целый месяц, – он произносил звуки, словно не его язык собирал их в слова, а совковая лопата разгребала звонко щёлкающий гравий. – Джоб Кохан к вашим услугам, на час.

– Очень приятно. Дэниел Бертроудж.

– Присаживайтесь, Дэниел, – Кохан указал рукой на бежевое кожаное кресло, – или ходите по комнате, если это облегчит вашу участь. И прошу вас очень живо и чётко отвечать на мои вопросы. Слушаю вас.

Несмотря на очевидные преимущества беседы в стиле «поговорим прогуливаясь», Дэниел опустился в кресло. Кохан присел в такое же напротив.

– Знаете, доктор, когда я проснулся, у меня и в мыслях не было считать, сколько часов я спал. Я проснулся и сказал себе: «Классный сон». А на часы взглянул – понял, что месяц прошёл. И заполнить этот месяц реальными событиями у меня не получилось, как я ни старался: их просто не было. И вот я здесь, хотя в мои планы посещение психиатра, откровенно говоря, не входило. Это «Не упусти момент» виновато.

– Очень хорошо. Наркотики принимаете? – как-то вдруг совковая лопата снова принялась ворошить гравий.

– Что?

– Мне нужен откровенный ответ, а не вопрос на вопрос и не раздумья. Наркотики…

– Нет, никогда не принимал.

– Очень хорошо. В пакет с химией не окунаетесь?

– Нет, что вы, Боже упаси.

– Лезут, лезут. Всякое классное им мерещится, вот и лезут. В день перед сном, может быть, за день-два до него стресс испытывали?.. в уныние впадали?.. муками совести терзались?

– Пожалуй, можно назвать это стрессом. Месяц назад я побывал на выставке картин Феликса Торнтона. Они-то меня… Понимаете, доктор, в его работах есть что-то такое – это на уровне подсознания – в них что-то такое, что я почувствовал и внутри себя… или, может быть, лучше сказать, уловил какую-то связь между мной и тем, что изображено на этих картинах. Я чувствовал, но не понимал. И это не отпускало меня. Жажда понять… и, может быть, вам покажется ахинеей то, что я скажу, жажда быть там, не в галерее даже, а в самих картинах, в мире картин Торнтона, не отпускала меня… Я и весь следующий день провёл в галерее, всматриваясь в них. Это измотало меня. И в тот день перед сном я принял снотворное (только что вспомнил об этом).