свет погас, в зал проскользнул еще один незнакомый мужчина и сел на последнем ряду. У него были чересчур длинные волосы, а воротник рубашки расстегнут, но мне показалось, что это агент ФБР. Наверное, он присматривал за Фредом Ловеллом, чтобы тот не сбежал.

Я участвовал в первом акте и потому поднялся на сцену: мне предстояло молча пройтись туда-сюда с крайне циничным видом. Мелоди заняла место у фонарного столба. Все мы дожидались, когда поднимут занавес.

— М-м-м… Уж поверь, парень, эти губы перецеловали немало женщин, — промычал Джон, красноречиво выпячивая рот. — Жду — не дождусь пятницы. О да-а-а, обещаю, это будет лучший поцелуй в ее жизни.

— Не надо над ней смеяться лишь потому, что у нее не сломан нос, — сказал я.

— Ты видишь только кривой нос, а я — женщину, которая знает, как сделать мужчину счастливым. — Он покачал головой, поглядывая на Брайса, ждущего своего выхода на другом краю сцены. — Хоть бы наш мальчик не помер на радостях после пятничного чуда.

— С чего бы?

— Вряд ли у парнишки к таким делам иммунитет, — пояснил Джон.

И тут занавес поднялся.

Мелоди вертелась в круге фонарного света. Так велела ей Салли. Мелоди еще спросила: «Зачем?» Переодеваться в костюм она не стала, но в руках держала большую кожаную сумку, болтая ею за длинный ремень. Как бы ни были чисты помыслы девушки, никто, кроме Брайса Уормерграна, не усомнился бы в роде ее занятий.

Подружка Джона выпалила громкое «Ух ты!». Пьеса ей сразу понравилась.

Однако прежде чем на сцене успели произнести хоть слово, Фред Ловелл издал ужасающий стон.

— Закройте занавес! — рявкнул он.

Занавес тут же опустился. В зале вспыхнул свет. Я как руководитель клуба пошел поговорить с этим сумасшедшим. Он вскочил на ноги, побагровев от возмущения. Молодой человек в полурасстегнутой рубашке и пальто тоже встал.

— Что за мерзкая пьеса! — выпалил Ловелл.

— Простите… в чем дело? — уточнил я.

— Моя милая дочурка! Самое прекрасное, что у меня есть! Свет моей жизни!.. — Он давился словами. — А вы поставили ее под фонарный столб вертеть сумкой! «Обрадуетесь», значит? Так вот, я ничуть не рад!

Напуганная Мелоди выглянула из-за кулис.

— Ты здесь больше не останешься! — рявкнул ей Ловелл.

— Мы вернемся в Барбелл, папочка?

— Нет, поедешь к своей тете.

— Можно мне с тобой? Ну пожалуйста!

— Нет, доченька. Потом как-нибудь. А от этих людей держись подальше! Они доведут тебя до беды! Поняла?

— Поняла, — не стала спорить Мелоди. Она взяла отца за руку, и они вышли из зала.

С ними исчез и молодой незнакомец. За его спиной тихо хлопнула дверь.

Я повернулся к Салли.

— Что думаешь?

— Он плакал, — ответила та.

— Да нет же, глаза у него были сухими.

— Ты о ком? — не поняла она.

— О Ловелле. Он Тартюф.

Тартюф был лицемером из французской пьесы, которую мы ставили примерно в то же время.

— А я о молодом человеке в пальто.

— Агенты ФБР не плачут, — возразил я.

На следующий день история была во всех газетах: Фред Ловелл сбежал. Скрылся от следствия. Завез Мелоди к тете и сразу же поехал к канадской границе. Добрался до Монреаля, а оттуда рванул на самолете в Бразилию.

В газетах писали, что залог в восемьдесят тысяч долларов сгорит. Все равно деньги принадлежали не Ловеллу. Нужную сумму собрали обычные граждане Барбелла, которые по-прежнему в него верили.

Газетчики раскопали еще одну неприятную историю. Тоже с фотографиями. На них была изображена любовница Фреда Ловелла — юная красотка с длинными торчащими во все стороны ресницами, алмазными сережками и волосами цвета шампанского. Снимок сделали в Новом Орлеане, когда она тоже садилась на самолет до Бразилии.

— Как пьеса? — поинтересовалась у меня за ужином жена.

— Уже никак, — ответил я.

— Боюсь даже спрашивать о главном.

— Как Мелоди? Бог ее знает… Салли весь день пыталась ей дозвониться, но она не берет трубку. Говорят, заперта в спальне.

— А дверь закрыта изнутри или снаружи?

— Хороший вопрос. Изнутри.

Тут зазвонил телефон. Я ответил. Это был Джон Шервуд. Хотел узнать, состоится ли вечером генеральная репетиция.

— А сам как думаешь? — спросил я.

— Ну, у меня есть одна мысль, — ответил тот. — Постеры ведь уже развешены, пьесу рекламировали несколько недель, и билеты почти все проданы. К тому же я изрядно потратился на костюмы и реквизит…

— Не ты один, Джон.

— Может, моя подружка сыграет Беллу? Что скажешь?

— Марти? — уточнил я. — А она умеет играть?

— А Мелоди что, умеет? — фыркнул Джон. — Марти хотя бы знает, о чем пьеса. Она была почти на каждой репетиции. За оставшиеся три дня, включая пятницу, выучит текст.

— Давай попробуем, — решился я. — Обзвоню людей, скажу, что генеральная репетиция пройдет по расписанию.

— Шоу должно продолжаться?

— Вроде того.

* * *

Тем же вечером незнакомец опять сидел в последнем ряду.

— Можно спросить? — обратился к нему я.

— Допустим.

— Не отвечайте, если не хотите… но вы агент ФБР?

— Я что, похож на агента?

— Не совсем, — признался я.

— Тогда думайте, что вам угодно.

— Если вы ищете Фреда Ловелла, боюсь разочаровать: птичка упорхнула.

— Ну и черт с ним, — ответил молодой человек.

На этом разговор закончился. Я пошел на сцену. Репетиция еще не началась, но подружка Джона уже стояла под фонарем, вживаясь в роль.

— Как она? — спросил я у Салли.

— «Клуб Парика и Маски» Северного Кроуфорда за все время существования впервые ждет полицейская облава, — ответила та.

Я понял, о чем она. Марти и впрямь превращала шедевр Артура Гарвея Ульма в низкопробную вульгарную пьеску.

— А Брайс ее видел?

— Весь побелел и исчез куда-то. Должно быть, прячется в подвале.

И тут вошла Мелоди. Глаза у нее были красными, под ними залегли круги, но вела она себя совершенно спокойно. Налепила накладные ресницы, густо накрасила их тушью и нанесла румяна на скулы. А губы, как пишут в романах, призывно алели.

Девушка излучала такое драматичное достоинство, что все сами расступались с ее пути. Марти без лишних слов освободила ей место под