— Европа смердит, — заявил он, как только поезд тронулся. — Англия тоже смердит. Передавай я новости отсюда домой, повторял бы каждый вечер: «Европа смердит. С вами был Артур Футц, а теперь вернемся в студию Эн-би-си в Нью-Йорке».

По словам старого сантехника на пенсии, в Лондоне его оскорбили, обобрали и отравили. Он сокрушенно качал головой.

— А ведь это еще даже не Европа! Я хоть мог понять, что они говорят. Страшно подумать, какие приключения ждут нас в «веселом Париже»!

— А может, это будут самые незабываемые дни в нашей жизни, — робко предположила его жена.

Мари Футц — милая, тихая, немного суматошная старушка — старалась получать удовольствие от поездки, но муж ей не давал.

— Ни минуты не сомневаюсь, — ответил он, — и готов поспорить, что французские способы разлучать американцев с дорожными чеками другим странам даже не снились.

— Париж считают самым красивым городом на свете, — мечтательно вздохнула Мари.

— Самый красивый город на свете — Индианаполис в штате Индиана, — изрек старый Футц. — Самый красивый на свете дом находится на Грейсленд-авеню, а самое красивое на свете кресло — в гостиной этого дома. И если вдруг, сидя в этом кресле, я почувствую, что из моего кармана исчезают деньги, мне нужно лишь засунуть руку под любимую старую подушку и достать их оттуда.

— Ну, на Грейсленд-авеню мы вернемся, причем очень скоро, — Мари взглядом поискала сочувствия у Рейчел, — и больше никогда не тронемся с места.

Она произнесла это голосом, полным сожаления и грусти.

— Трогаться с места было глупо с самого начала. — Старик Футц ткнул пальцем в два пустых сиденья у двери и сказал, обращаясь к Гарри и Рейчел: — Это места самых разумных людей в мире: им хватило ума остаться дома.

Затем он извинился и вышел в коридор искать туалет.

— Надеюсь, у меня хватит денег, чтобы зайти в туалет и выйти оттуда, — если здесь вообще есть туалет. Сдерут с меня небось по сотне долларов в один конец.

Несчастная Мари Футц не удержалась и обронила пару слезинок, после чего решила поделиться своими тревогами с попутчиками.

— Мой муж всю жизнь так много работал, что совсем разучился расслабляться. Отдых для него труднее, чем работа. Эту поездку затеяла я, но теперь вижу, что сделала глупость. Как только мы оказались в Англии, Артур пришел в ужас и сразу захотел вернуться на Грейсленд-авеню.

Мари говорила все тише и тише.

— Тогда я сказала ему: если тебе действительно так плохо, давай вернемся, но прежде хоть на денек съездим в Париж, всего на денечек, раз ты больше не вынесешь, только чтобы увидеть Эйфелеву башню и Джоконду. Ведь кто знает, окажемся ли мы еще когда-нибудь так близко от Парижа, и как долго ни один из нас не сможет увидеть множества знаменитых, прекрасных вещей, помимо четырех стен нашего дома № 4916 на Грейсленд-авеню?

Конец вопроса истаял как эхо в бездонном колодце человеческой тоски.

— Только теперь поняла, какая я эгоистка, — продолжила после паузы Мари.

— Я вовсе не считаю вас эгоисткой, — ответила Рейчел.

Описание неурядиц семейства Футц заставило ее почувствовать себя моложе, она словно расцвела. Гарри и Рейчел боялись старости еще больше, чем безденежья. Встречи с настоящими стариками оказывали на них благотворный смягчающий эффект, подобно доступному кредиту.

— Люди должны хотя бы иногда брать от жизни то, что им хочется, — сказал Гарри, вытянув вперед свои проворные цепкие руки. Конечно, хватка с каждым годом слабеет, но они еще долго не станут дрожащими, пятнистыми и немощными, как у Футца.

— Нельзя всю жизнь делать то, чего хотят от тебя другие, — подхватила Рейчел.

Она, по своей привычке, держала в руке большую пудреницу и, быстро щелкая крышкой, заставляла зеркальце подмигивать себе. Подмигивающее зеркало отражало стройную худощавую брюнетку с чертами, утратившими былую нежность. Хотя привлекательности еще хватало, однако любой мужчина, который поддавался ее чарам, сразу понимал, что Рейчел — крепкий орешек.

Сиюминутное чувство благополучия Гарри и Рейчел было соткано из тонкого и дешевого материала и рвалось легко, как мокрое бумажное полотенце. Уже по советам, которые Гарри с Рейчел давали бедной Мари Футц, было видно, насколько хрупок их союз.

— В некоторых случаях человек должен во что бы то ни стало идти своим путем, — заметила Рейчел.

— Порой люди идут на бесконечные компромиссы, пока в них совсем не останется жизни, — подхватил Гарри.

— Жизнь слишком коротка, — добавила Рейчел.

И все в таком духе, высказанное чрезвычайно дружелюбным тоном. Те же самые слова они часто говорили и даже кричали — зло и оскорбительно — друг другу во время ссор.

Маленькая седовласая старушка была поражена до глубины души.

— Я не имела в виду, что мы с Артуром плохо ладим, — произнесла она. — Мы друг без дружки вообще не можем. Мне не стоило все это говорить. Я… я просто хотела, чтобы он расслабился и пожил в свое удовольствие. На самом деле, его никто здесь не обидел и не ограбил, все были милы и приветливы. Просто вдали от дома он чувствует себя потерянным.

Она подумала, какими аргументами убедить Буркхартов, что ее брак удался, и, наконец, нашлась:

— Мы любим друг друга всей душой.

— Думаю, мы тоже, — ответил Гарри. — Не знаю… Вот ведь черт, смешная штука жизнь.

— Как-нибудь разберемся, — сказала Рейчел, продолжая играть с пудреницей.

Ей все больше нравилось отражение в зеркале. Для Гарри и Рейчел наступил момент глубочайшей привязанности. И тут судьба одним махом все разрушила. Из коридора послышались голоса, проводник открыл дверь и указал на свободные места. Юноша и девушка, которых он привел, были молоды, ослепительно хороши собой и безумно влюблены друг в друга. Молодой человек одарил проводника за труды с необыкновенной щедростью.

Двое баловней судьбы, явно молодожены, уселись лицом к лицу, помогая друг дружке устроиться шелковистыми прикосновениями и ангельским шепотом. Они были так интересны друг другу, что все остальные могли пялиться на них сколько угодно, не рискуя обидеть. Рейчел отложила свою мигающую пудреницу — перед ней была настоящая красота. Гарри немедленно влюбился в девочку и бесстыдно возжелал ее. Мари Футц издала непроизвольный тяжелый вздох, похожий на гудок далекого товарного поезда.

Юноша говорил с британским акцентом, застенчивые ответы девушки выдавали в ней ирландку