лет тринадцати-четырнадцати, который прятался в канализации и вылез из люка на ул[ице] Б[огдана] Хмельницкого, очевидно, для того, чтобы подышать свежим воздухом. Это увидел немецкий военный, подошел к мальчику и, ничего не говоря, выстрелил ему в грудь из пистолета. Мальчик был тяжело ранен, но еще жив, тогда второй солдат выстрелил ему в голову. Уточняю, эти лица были не в военной форме, а в форме полиции. Первый полицейский в грудь мальчику выстрелил дважды, но мальчик был жив, тогда второй сказал первому на украинском языке «не вмиешь стриляти, то ся не бери» и сам застрелил мальчика выстрелом в голову. Я подошел к полицейским и сказал первому, что в этом убийстве он проявил не много доблести и геройства. Он был смущен то ли своим поступком, то ли тем, что неудачно стрелял, и ничего мне не ответил. Второй раз на моих глазах такие лица в форме полиции застрелили юношу еврея на улице Клепаровской, приказав идти вперед и выстрелив ему в спину. Это было уже не в первые дни оккупации, однако от людей – очевидцев я знаю, что такие убийства проводились с самых первых дней прихода немцев, а погромы, производимые с участием немецких военных, я сам наблюдал в первые дни оккупации.

Позднее мне приходилось видеть такое, что и сейчас трудно верить в то, что такое было.

Зимой 1941 года в 26° мороз я видел, как на подводе по улице везли голых ребятишек возраста 1–2 лет. Я тогда их увидел, сначала подумал, что везут из какого-то магазина гуттаперчевых кукол, а когда они подъехали ближе, я увидел, что это голые детишки, настолько окоченевшие, что никто из них даже не плакал и не кричал. Их завезли в здание школы на улице Алембежев (теперь там, по-моему, школа № 11).

Я пошел за подводой. Ребят сгрузили в большой дом школы, где ни разу не топилось и температура была такая же, как на улице. Немцы привели в школу молодую еврейскую девушку и сказали ей, что она будет следить за этими детьми.

В здании школы не было ни дров, ни угля, ни тряпья какого-нибудь, а дети все были голые на морозе, хоть и в помещении. Я из библиотеки привез в эту школу воз угля, разной бумаги и какого мог достать тряпья. Комнату натопили, и детишек кое-как обогрели. Недели две они (те, что остались живы) там находились (всего их привезли человек тридцать), а потом началась очередная акция, немцы подъехали с машиной и прямо из окна второго этажа побросали их в кузов автомашины. Я как раз был в здании школы и все это наблюдал лично.

Все это не могло не возмущать каждого уважающего себя человека. Я лично оказывал помощь лицам, скрывающимся от немцев, прятал их, поддерживал провизией и т. д. Скольким я оказал такую помощь, я не считал и не знаю, но когда я был в Польше в 1959 году, мне польские товарищи говорили, что в польской прессе обо мне много писали и указывали, что я оказал содействие в побеге от немцев из Львова 108 человекам.

Я не могу говорить о точном количестве, но могу назвать имена многих лиц, которым оказал такое содействие.

Протокол прочитан, записан верно: Масляк.

Допросил: Габестро.

Копия верна:

ГАРФ. Ф. Р-7021. Оп. 116. Д. 392. Л. 65–68. Машинопись. Копия.

2.11. Протокол допроса свидетеля писателя В. П. Беляева[1793], [г. Львов], 26 января 1960 г

Старший следователь прокуратуры Московской области юрист I класса Маркво допросил с соблюдением требований ст. 164 УПК РСФСР в качестве свидетеля:

Беляева Владимира Павловича, 1907 года рождения, уроженца г[орода] Каменец-Подольска, писателя, проживающего в гор[оде] Львове, ул[ица] Энгельса, дом 35, кв[артира] 3.

Об ответственности по 1-й части ст. 92 УК РСФСР за отказ от дачи показаний и по ст. 95 УК РСФСР за дачу заведомо ложных показаний предупрежден (Владимир Беляев).

Текст показаний напечатан на пишущей машинке и служит продолжением настоящего протокола (Владимир Беляев).

Впервые я приехал во Львов 1 августа 1944 г[ода] в качестве корреспондента советского информбюро и Всесоюзного радио. Работая в советском информбюро в годы войны, я одновременно являлся корреспондентом Всеславянского комитета[1794]. Когда я отправился во Львов, руководители Всеславянского комитета в СССР просили меня заинтересоваться всей суммой вопросов, связанных с отношением фашизма к славянским народам. Заведующий отделом печати Всеславянского комитета Сергей Николаевич Пилипчук, который одновременно работал в Антифашистском комитете советских ученых[1795], поставил передо мной ряд вопросов, связанных с деятельностью ученых, научных учреждений Львова, и просил давать информацию и по этим вопросам.

Когда я прибыл во Львов, руководители Львовской области поручили мне как литератору помочь в работе Чрезвычайной комиссии, которая начала тогда расследовать гитлеровские зверства в Львовской области. Я воспринял это как ответственное поручение и первые несколько месяцев главным образом занимался расследованием гитлеровских злодеяний.

В результате этой работы появился сборник «Зверства немцев на Львовщине», выпущенный издательством «Вильна Украина» в 1945 г[ода] во Львове.

Каждому из товарищей, который в той или иной степени принимал участие в работе Чрезвычайной комиссии, приходилось вести в какой-то степени самостоятельный участок следственной работы по выяснению тех или других обстоятельств фашистских злодеяний.

Меня интересовала прежде всего с точки зрения ее общественного звучания трагедия львовской профессуры. Сначала мы столкнулись лишь с глухими разговорами, но это вначале. Вся история уничтожения львовской профессуры была окружена тайной, но потом появились свидетели один за другим, и, в частности, первыми людьми, которые разъяснили эту трагедию, были родные, оставшиеся в живых, – вдовы и дети львовских профессоров, уничтоженных в ночь с 3 на 4 июля 1941 г[ода].

Это был 1944 г[од], август месяц, человеческая память к этому времени еще не ослабла, только три года нас отделяли от этого одного из самых страшных злодеяний. Почему оно так сильно запечатлелось в памяти населения и всех тех, кто мог рассказать что-либо о нем? Потому что, когда немцы уничтожали сотни и тысячи безвестных людей, им удавалось очень долго эти преступления держать в тайне. Но что представлял собой Львов до освобождения Красной Армией? Это был тихий воеводский город Польши, в котором цвет интеллигенции представляли ученые. Ученых знали не только в Польше, но и далеко за ее пределами. Тысячи жителей города прибегали к услугам особенно той части интеллигенции, которая посвятила себя медицине. И поэтому вся эта трагедия вырисовывалась очень рельефно.

Первым, кто мне рассказал о расстреле львовской профессуры в лощине под Вулецкой горой, был Леон Величкер. Это один из последних заключенных Яновского лагеря смерти и львовского гетто, которого немцы потому, что он был молод и физически здоров, привлекли к страшной работе по уничтожению трупов, расстрелянных ими