Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Кэлос… – прошептал я. – Кэлос, друг мой…
Он еще жил. И смотрел на меня. Не обвиняя, не прося о сострадании – прощаясь.
– Куда ни кинь… – прошептал Кэлос.
– Слушай меня!
– Слышу…
Я взял его за руку – рука была нестерпимо тяжелой. Сколько же он весит? Сколько в нем плоти, а сколько – железа?
– Ты человек…
– Был…
– Ты человек, Кэлос.
– Я даже боли не чувствую, Петр. Я ее… отключил. Какой я человек…
– Кэлос! Да слушай ты меня, сволочь!
Жизнь уходила из него с каждой каплей крови, с каждой отказавшей железкой. Да что он вбил себе в голову, дурак! Тот ли из нас человек, кто с рождения оставался в своем теле? Или тот, кто пытался быть человеком?
– Кэлос, тебя ждут. Ты помнишь это? Если ты не вернешься домой… твоя жена уйдет следом.
– Она готова к этому…
– Не решай за других! Никогда не решай за других!
– Ничто меня не держит, Петр.
Слова звучали все тише и тише. Он уходил – а я не знал, что сказать, как передать ему то, во что я верил, что было спасением, единственным и неизменным, вечным якорем наших миров…
– Тебя ждут, Кэлос. Твоя жена тебя ждет. Если ты сможешь удержаться, то сможет и она.
– Надо ли?
– Ты не смеешь! – крикнул я. – Слушай же меня! Я не знаю, что тебе дорого, что нет, только запомни одно: Врата это нить – и пока ее кто-то держит, пока тебя ждут…
Он улыбнулся – и улыбка на изорванном лице была насмешкой.
– Тебя ждут, Кэлос. Поверь!
– Не решай за других… никогда…
Я поднялся.
Посмотрел на Машу.
– Я ничего не могла поделать, – прошептала она. – Петр, я стреляла… у того гада был силовой щит…
Гада?
Да нет же, конечно. Они защищали свой мир. Тот кусочек счастья, что несли для него. Мы оказались сильнее. Мы победили. И небеса не разверзлись, земля не разошлась под ногами. Дарованное Зерно – не сказочный амулет, что нельзя отнять. Можно, и еще как.
Каждый приходит в Тень по-своему.
Я подошел к неподвижному синекожему существу. Стал разжимать ладонь, выковыривая из скрюченных пальцев сгусток холодного огня.
Тело дернулось. В огромных глазах вновь блеснул разум.
– Живой! – крикнула Маша. – Добей его, Петр!
Синекожий не сопротивлялся. Лежал, тихо поскуливая. Наверное, так звучит их плач. Лишь тонкие пальцы хрустели, все крепче сжимаясь на Зерне.
– Да что у вас за беда, зачем вам-то! – закричал я.
Существо стонало, вжимаясь в скалу. Свет Зерна был почти не виден, скрытый ладонью.
– Добей! – повторила Маша.
– Ты сможешь? – огрызнулся я. Она промолчала.
– Надо… – вдруг прошептало существо. – Надо. Очень. Очень. Надо. Очень…
Рваная речь существа была не огрехом перевода, мы сейчас понимали друг друга безошибочно. Сам строй мысли… сама их природа… они слишком далеки от нас…
– Плохо… Очень. Очень. Плохо. Плохо. Смерть. Наступает. Смерть. Наступает…
То ли я не могу понять их эмоции, то ли они не передаются этим пластинчатым ртом, и только слова остались на долю чужака, бессмысленные и жалкие, никогда ему меня не переспорить, как я не переспорил Кэлоса, и Кэлос ушел навсегда, киборг перестал играть в человека, а мир синекожих прекратит жить… да, я верю, у них и впрямь беда, может быть, похлеще нашей, только что мне за дело до их беды, я же должен спасти свою Землю…
А те, кто придет потом, вольны благословлять меня или проклинать, замаливать грехи или насмешливо улыбаться вслед исчезнувшей расе… Интересно, от чего зависит, будут они каяться или улыбаться? Как бы посмотреть туда, вперед, в мир, что будет солнечным и ясным, как увидеть выражение их лиц?
Как решить?
– Дай, – сказал я. – Дай. Надо. Надо. Надо.
Ладонь разжалась. Я взял крошечный шарик. Нет, он оказался не холодным, теплым… чуть теплым.
И все же – не холодным.
Комок мягкого огня. Зародыш Врат.
Маша вздохнула у меня за спиной. Протянула руку – и отдернула. Прошептала:
– Да будь они все прокляты… Петр, давай, уходим…
Я не шевелился. Маша отошла к Кэлосу, нагнулась, поднимая тело. Краем глаза я видел, как она тащила его к флаеру.
Как ты сказал, Кэлос? Каждый приходит в Тень по-своему? Кто мольбой, кто трудом, кто грабежом? Не надо волноваться?
Я посмотрел – туда, куда не заглянуть, в далекое далеко. Потомки улыбались.
– Будь оно все проклято, – согласился я с Машей.
Протянул Зерно синекожему.
Фасеточные глаза замерцали, поплыли, отражая свет Зерна.
– Даешь? Возвращаешь?
– Возвращаю. Даю, – признал я.
И бросил Зерно в подставленную ладонь, в жадно сжавшиеся пальцы, мигом укрывшие то, что было нужно нам обоим.
Вот только свет не пропал. В моей ладони, будто приклеившись к коже, мерцала еще одна огненная горошина.
Синекожий проворно разжал ладонь, будто убеждаясь, что не стал жертвой ловкости рук.
– Одно? И другое? Два? Зерна?
– Два, – согласился я.
Мигом вернулся страх. Передо мной был не скулящий, поверженный, недобитый враг, а соперник. Теперь и я чувствовал в руке тепло. Уже не чужое – свое.
И знал, что не хочу его отдавать. Никому.
На корточках, не вставая, я пятился от синекожего. Тот приподнялся, свободной рукой достал что-то из портупеи. Дьявол!
Но он не стрелял.
Я дополз до флаера. Приподнялся, цепляясь за обрез кабины. Мы замерли – словно два испуганных зверя, урвавшие по своему клочку добычи, но безумно боящиеся, что сопернику захочется иметь все. Какие, к черту, разумные представители великих цивилизаций! Два шакала, дерущихся за объедки антилопы, пока лев спит…
Если местные боги не спали, то они, наверное, устали хохотать, глядя на нас.
Одним рывком я заскочил в кабину, нырнул в спасительную мягкость тьмы. Увидел сквозь прозрачный корпус, как синекожий сиганул вверх по тропинке под прикрытие скалы.
– Ты отдал ему Зерно? – закричала Маша. Я разжал ладонь, и она замолчала. Сказала уже не так уверенно: – Но я видела…
– Мы получили свое, Маша. Свое.
Она посмотрела на Кэлоса – на мертвое тело, застывшее между нами.
– Значит, он… зря?
– Ничего не бывает зря.