Ей было стыдно за ложь. Но разве могла она признаться мужу, что сама стала причиной этих слухов? Разве он простил бы ее? Она вдруг подумала, что жена олдермена могла предвидеть и это тоже.

– Мне этого никогда не узнать, – с грустью произнес Уолш. – Когда эти люди не хотят говорить, спрашивать бесполезно. – Он вздохнул. – Тишина, как в могиле.

– Но может быть, – с надеждой сказала Маргарет, – они просто вообще передумали насчет парламента?

– Может быть.

Но Маргарет знала, что муж в это не верит.

А сама Маргарет только и могла теперь думать что о Джоан Дойл и о том, как и когда она сможет ей отомстить.

Когда муж вернулся домой, Ева О’Бирн не сказала ни слова. Но подготовилась к его приходу с большой тщательностью.

Назавтра было 29 сентября, Михайлов день – один из главных праздников церковного календаря. И думая об этом совпадении, она постоянно ловила себя на том, что не может сдержать улыбки. Как удачно все сложилось.

Утром она отправилась к Бреннанам. Сам Бреннан был в поле с коровами, и Ева видела, как он с удивлением посмотрел в ее сторону. Его жена стояла на пороге хижины. У нее было широкое веснушчатое лицо и, как показалось Еве, нагловатый взгляд. Это была довольно симпатичная шлюшка, едва ли достойная ее внимания. В пыли у ног молодой женщины играл мальчик лет трех на вид. Ева вдруг подумала, что этот ребенок мог быть сыном ее мужа. Она внимательно посмотрела на мальчика, но не заметила никакого сходства. Потом она пожала плечами. Разве это имело какое-то значение? Она сказала женщине несколько ничего не значащих слов. Ее сейчас больше занимало то, как выглядит их лачуга изнутри, но разглядеть почти ничего не удалось. Когда она была здесь несколько лет назад, жили они довольно убого. Ева скользнула взглядом по полю, что спускалось вниз по склону. Это была хорошая земля. Через несколько мгновений она молча кивнула девушке и пошла обратно к дому. Теперь Бреннаны начнут гадать, зачем она приходила, подумала Ева. Вот и пусть гадают.

Остаток утра она провела с детьми. Шеймус, ее старший сын, уехал с отцом. Но у нее их было еще пятеро – мальчик и четыре девочки. Ева души не чаяла в своих детях, но все же у нее был любимчик, хотя она ни за что не призналась бы в этом даже самой себе. Пятилетний Финтан был очень похож на свою мать: те же светлые волосы, те же голубые глаза. Но самое главное: они были очень похожи по характеру. Оба прямолинейные, честные, бесхитростные. И очень надежные. Она могла часами рассказывать ему о своей семье, о родном Мидлендсе, и мальчик очень любил слушать ее истории.

– Они тебе такая же родня, как и О’Бирны, – всегда напоминала она сыну.

Совсем недавно Финтан сказал ей, что хотел бы повидаться с ее семьей.

– Обещаю, как-нибудь я отвезу тебя туда, – сказала ему Ева. А потом добавила: – Может быть, очень скоро.

Сразу после полудня пришел монах из Дублина. Ева увидела, как он приближается к дому, и вышла навстречу:

– Принес?

– Здесь, – кивнул монах и похлопал по небольшому бугорку на рясе.

Как и большинство людей на острове, хоть в английском Пейле, хоть в центре Ирландии, Ева с почтением относилась к странствующим монахам.

Отец Донал был хорошим человеком, и Ева уважала его. Получая из его рук причастие, она не сомневалась в том, что таинство мессы совершилось, а когда он выслушивал ее исповедь, назначал ей епитимью и отпускал грехи, ее ничуть не беспокоил тот факт, что сам он муж и отец. Он был заботливым, он был образованным, он нес в себе власть Церкви, саму по себе устрашающую. И, конечно же, его порицание безнравственного поведения ее мужа имело большой вес. Но монах был совсем другим. Это был праведник. Его худое, строгое и, в общем-то, благожелательное лицо отражало тот внутренний огонь, который горел в нем. Он был кем-то вроде отшельника, пустынника, человеком, который в одиночку приближается к самому Богу. Его глаза словно проникали в самую душу и всегда безошибочно видели ложь.

Еще тем весенним утром, когда он только направлялся в Глендалох, она впервые обратилась к нему за советом. Он был с ней сердечен, но желаемого утешения она от этого разговора не получила. Однако пока он был в горах, Ева размышляла над осенившей ее идеей, и когда на обратном пути монах снова проходил мимо, она встретилась с ним наедине и высказала свою просьбу. И только тогда, после долгих уговоров, он наконец согласился помочь ей.

Весь тот день он провел с отцом Доналом, пока Ева с детьми готовилась к вечеру.

Она гордилась своим домом. Во многом их дом-башня напоминал дом Уолша. Вся основная жизнь семьи проходила в большом зале этого скромного каменного замка. В центре зала находился очаг, где, несмотря на то что в доме была и кухня, и другие подходящие для этого помещения, Ева обычно предпочитала готовить еду, как это было принято в традиционных ирландских семьях. Зато у них с Шоном была собственная спальня – дань современной моде, хотя отец Шона наверняка бы не понял таких излишеств. О’Бирны говорили на ирландском языке. Уолши – на английском, а поскольку Уильям Уолш был полноправным юристом и входил в одну из лондонских судебных палат, то его английский был безупречен. Но в доме О’Бирнов Уолши с легкостью переходили на ирландский. Уолш носил английскую котту и шоссы; О’Бирн одевался в рубаху и плащ и не слишком любил надевать штаны. Уолш очень плохо играл на лютне, О’Бирн прекрасно играл на арфе. Уолш имел небольшую библиотеку печатных книг; у О’Бирна хранился небольшой рукописный Псалтырь с рисунками, и он мог часами декламировать стихи с заезжими бардами. Зрение Уолша из-за многолетнего чтения при свечах слегка ухудшилось; зрение О’Бирна по-прежнему оставалось острым. Но еда, которую сейчас Ева готовила для своего гостя, и свежий камыш, расстеленный на полу, и большие тарелки и кубки, которые дочь Евы расставила на столе, были такими же, какими обычно пользовалась и Маргарет Уолш. И Ева, оглядывая эту домашнюю картину, посматривая на хлопотавших детей и двух слуг, очень надеялась, что вечер пройдет удачно. Ей бы очень не хотелось покидать все это.

Придя домой, Шон О’Бирн был весьма удивлен, обнаружив у себя странствующего монаха и отца Донала. Но, разумеется, как того требовали законы гостеприимства, вечером гостей пригласили ужинать, и вся семья в хорошем настроении уселась за стол. Пусть урожай и не удался в этом году, но в честь гостей Ева приготовила чудесные овсяные лепешки, свежий салат, кровяной пудинг и тушеное мясо. Бродячий монах благословил пищу, и хотя ел он совсем мало, все же попробовал всего понемножку из вежливости и даже принял предложенное ему Шоном вино, отпив глоточек.

Больше всего внимания монах уделял детям, особенно Шеймусу, их старшему сыну.

– Скоро ты станешь совсем взрослым, – серьезно сказал он юноше. – Пора научиться быть ответственным, как и подобает настоящему мужчине.

После ужина монах заявил, что хочет поговорить с четой О’Бирн.

Ева наблюдала за мужем. Он казался немного удивленным, но явно даже не догадывался о том, что его ждет. Возможно, он уже забыл, как прошлой весной клялся в своей невиновности перед этими двумя людьми. Зная своего мужа, Ева вполне могла предположить такое. Когда дети их оставили и взрослые остались вчетвером, монах заговорил.