Френсис заявила, что пойдет спать рано и сунет голову под подушку. Эстер последовала ее примеру. Джон же половину ночи расхаживал по дому, где все поскрипывало и пошатывалось, с ощущением, что его Ковчег и в самом деле отправился в плавание в открытое море и капитан должен нести вахту.

Утром выяснилось, что нанесенный ущерб все-таки меньше, чем они боялись. Виргинский дикий виноград потерял свои розовые листья и теперь вряд ли смог бы привлечь внимание покупателей. По всему саду валялись упавшие фрукты и сломанные ветки. Ветер слишком рано посбивал с деревьев каштаны, и они могли не вызреть. Почти весь урожай яблок и слив был потерян. Но дом стоял на месте, и окна были целы. Только с крыши сдуло несколько шиферных плиток.

— Я съезжу в Ламбет, приглашу строителя, — сказал Джон. — Боюсь, у него сегодня будет очень занятой день.

Он сел на Цезаря и отправился по дороге на Ламбет, полагая, что толпа на рынке сегодня будет с жаром обсуждать новости об ущербе, нанесенном бурей. Однако когда он подъехал поближе, то услышал, что говорили там совсем о другом.

— Что? Что такое? — Он соскочил с седла. — Что вы говорите, сэр?

— А разве вы не знаете?

Говоривший повернулся к нему, довольный, что нашелся слушатель, которому он первый расскажет новость.

— Разве вы не слышали? Он умер!

— Кто?

— Лорд-протектор! Оливер Кромвель! Умер в своей постели, пока над его головой бушевала буря. Как будто сам Господь сердился, — благочестиво добавил человек. — Это был знак.

— Очень странный знак, сказал бы я, да и поздновато он появился, — сварливо заметил Джон. — Если Господь не любил Оливера Кромвеля, у него было достаточно времени показать это раньше.

К нему обернулось недружелюбное лицо.

— А вы — один из его старых солдат? — спросил кто-то противным голосом. — Или слуга кого-нибудь из генерал-майоров? Или сами из проклятых сборщиков налогов?

— Я — человек, у которого есть своя голова на плечах, — твердо сказал Джон. — У меня нет господина, и я никому ничего не должен. Я абсолютно уверен, что Господь сдувал шифер с моей крыши сегодня ночью вовсе не для того, чтобы показать мне, что умирает Оливер Кромвель. И если уж Он такой премудрый, то мог бы найти другой способ сказать мне это, без того, чтобы дождь заливался внутрь.

Весна 1659 года

Буря, унесшая Оливера Кромвеля то ли на небеса за наградой, то ли к чертям в ад, не оказала услугу оставшимся на земле и не указала на его преемника. Многие уверяли, будто на смертном одре он назначил своим преемником сына Ричарда. Но Джон, памятуя рассказы отца о том, как власть переходила от одного короля к другому, считал, что нельзя слишком доверять россказням придворных о признаниях, прозвучавших на смертном одре, и что верховная власть в Англии вполне может попасть в руки любого, у кого хватит смелости захватить ее.

Наиболее вероятным кандидатом представлялся Джон Ламберт, обожаемый армией, которая все еще оставалась самой мощной силой в стране, и зарекомендовавший себя преданным сторонником мира, терпимости и реформ. Но наследником назвали Ричарда, и был созван новый парламент, дабы управлять вместе с новым лордом-протектором.

Отношение парламента к этой работе было весьма жестким. Ричарда даже не признавали лордом-протектором до тех пор, пока парламент не был вынужден признать это для того, чтобы в феврале Ричард мог послать флот на Балтику, защищать английских моряков от пиратских нападений голландцев. Но уже в апреле армия, в раздражении из-за того, что петиции по поводу невыплат жалованья игнорировались, и в ярости от все возрастающего и вызывающего поведения роялистов, выгнала членов парламента из палаты общин. И Ричарда вместе с ними.

Хотя он и был Кромвелем, но старым солдатом он уж точно не был. Армия подозревала, что новая порода политиков и лидеров нации потеряла набожность и республиканский запал тех, кто был вынужден сражаться за свои убеждения.

Джон пообещал Эстер, что весной возьмет ее с собой, чтобы показать оранжевый сад Ламберта в Уимблдоне. Они взяли лодку, добрались до причала перед замком и прошли через свежие лесопосадки к регулярному саду перед домом. Джон помедлил в нерешительности, когда увидел на террасе самого лорда Ламберта, его жена была рядом с ним. Перед ними стояли несколько солдат со штандартом былого полка Ламберта, потом переданного зятю Кромвеля.

— Что происходит? — тихо спросила Эстер.

Джон покачал головой.

— Может, нам лучше просто помахать рукой и вернуться обратно? — тактично предложила Эстер. — У них тут могут быть личные дела.

— Он зовет нас, — сказал Джон. — Пошли.

Традесканты подошли к ступеням на террасу. Джон Ламберт улыбнулся Эстер той улыбкой, которая болезненно напомнила ей Джонни, когда тот побеждал в каком-нибудь споре.

— Вы приехали в хороший момент, — сказал он им обоим. — Видите, вот штандарт моего полка. Мне его вернули.

— Вернули? — Эстер поднялась по ступеням, присев в неглубоком реверансе перед леди Ламберт.

— Факонберга и прочих сместили с их постов, и мои парни примчались сюда, чтобы вернуть мне штандарт. Мы снова вместе.

— Рад за вас, — сказал Джон. — Мои поздравления, лорд Ламберт.

— Генерал-майор! — Ламберт сиял. — Лучше быть генерал-майором, командиром самого лучшего полка во всей армии, чем лордом у собственного камина.

Лето 1659 года

Парламент в очередной раз был распущен, и в мае на его место пришел новый парламент, возглавляемый Государственным советом. В новый совет входил и Джон Ламберт, проголосовавший за то, чтобы Ричарда Кромвеля отправили в отставку с хорошим денежным содержанием, армии заплатили все долги по жалованью, а школы и университеты очистили от нечестивых священнослужителей, и за то, чтобы государство проявляло терпимость ко всем религиям, за исключением католичества и тех, кто выступает за возвращение в Англию епископов.

Правление семьи Кромвелей закончилось, Англия снова стала настоящей республикой.

— Он попросил позаботиться этой осенью о его тюльпанах, — мимоходом обронил Джон, когда они с Эстер мирно работали бок о бок в розарии Ковчега. — Он думает, что проведет весь этот год в Уайтхолле. Было бы странно снова вернуться в Уимблдон.

— Но ты же никогда не согласишься стать его садовником? — удивленно спросила Эстер.

— Нет, у него есть свои садовники. Но я пообещал, что осенью выкопаю у него луковицы тюльпанов. Он хочет, чтобы я выбрал цвета для его оранжевого сада, и доверяет мне свои темные тюльпаны-виолетты.

Эстер улыбнулась.

— Значит, никогда-никогда не пойдешь ни к кому в услужение, Джон?

— Ни за что, — сказал он. — Даже к нему. Я поклялся, что у меня никогда больше не будет хозяина, но тогда моему отцу и мне приказывал сам король, и мы не могли ослушаться. Любому другому я бы отказал.