Теперь, благодаря милости Божией, маски сорваны с лиц, играющих роковую для России игру в дружбу и в гибель. Как вулкан, взорвало всю подземельную кипевшую против России работу, и посмотрите, что за страшное бешенство, что за ненависть в каждой строке германской печати против России, против Вышнеградского, что за подлые, но постоянные инсинуации против Вас – прикрытые наивностью, и в то же самое время рядом с этим, что за гнет против нашего рубля и что за лукавство в уверениях поддержки, оказываемой Берлином Петербургскому кабинету в делах внешней политики.

И тут же, как я сказал, ураган злобы и заговор нанести смертельный удар Вышнеградскому, перенесенный уже на дипломатическую и официальную почву в Петербург из Берлина!

В этом и заключается историческая важность минуты, переживаемой нами теперь. Ребенок поймет, что если бы Вышнеградский хоть на йоту угрожал вредом России и предпринимал что-либо глупое или ошибочное, он нашел бы, как находил Бунге, в Берлине сочувствие и содействие и платоническую поддержку; но по силе внезапно охватившей все официозную Германию злобы и ненависти к Вышнеградскому ясно как день, что он приближается к больному месту Германии, и она чует, что он собирается вступить с Берлинскими царями биржи на смертный бой, бой Руслана с Черномором для освобождения Людмилы – то есть русской экономической жизни от обольщений и проклятых чар Черномора.

Сила этого шторма, прилетевшего из Берлина на Вышнеградского, в первую минуту была так велика и страшна, что Вышнеградский в первую минуту был ею ошеломлен; я в первый раз увидел его с удлиненным лицом; но продолжалось это минута. Он понял, что и мы все поняли, – что чем сильнее шторм, тем сильнее, значит, опасность, угрожающая Германии, тем несокрушимее должна быть энергия в отпоре и в продолжении начатого дела, и через два дня я вижу того же Вышнеградского уже с горящими умом глазами, с спокойным духом и с энергиею во всей личности, идущим на смертный бой.

Замысл его прост: пережить два, три, четыре месяца кризиса, пока будет длиться бой, а потом идти к цели: развязать Россию от Берлина и дать могучему русскому государству быть столь же свободным в своей экономической жизни, как делает ее свободною в политическом отношении и независимою от Европы Русский Государь!

Это не случайность, верьте, Государь, что Вам пришлось взять Вышнеградского.

Он именно Вам нужный финансовый человек, то есть тот человек, который может в экономическом отношении помогать Вам делать Ваше главное историческое дело: осторожно и исподволь порвать все путы, связывающие политическую самостоятельность России в Европе, и поставить ее свободною и независимою посреди нуждающейся в ней Европы.

Задача эта, громадная по своей важности и трудности, была бы недосягаема, если пришлось бы мириться с невозможностью ту же самостоятельность достичь для экономической жизни России. Громадный ум, светлая прозорливость, ловкость Вышнеградского и его энергия являются как раз в пору в ту минуту, когда Вам предстоит свершать Свою историческую миссию!

Но бой будет жаркий. Нет пределов ухищрениям и интригам, которые пустят в ход, чтобы поколебать Ваше доверие к Вышнеградскому – в самом начале. Но слишком видна ненависть к нему наших исторических врагов, чтобы можно было опасаться малейшего успеха интриги. Заметьте, Государь, что всего 6 месяцев Вышнеградский у дел, а какая уже ненависть к нему из Берлина: что же она означает? Очевидно, она означает замысл с самого начала сковырнуть Вышнеградского, чтобы не дать ему свершить то, что немцы предвидят и предчувствуют, чтобы не дать ему поправить финансы России; а так как одно из первых условий улучшения экономического быта России это развязать ее узы, связывающие ее с Берлином, то легко понять, почему так силен шторм, идущий из Берлина на Вышнеградского.

Там не хотят дать даже два года, чтобы выждать и посмотреть: что такое Вышнеградский, способный или не способный человек, там прямо кричат: скорее вон его, вон!

Все это интересно, драматично и поучительно!

Не менее интересно узнать, какую глухую ненависть в Финансовом комитете встречает Вышнеградский в лице Бунге. [М. Х.] Рейтерн, как высокочестный человек, говорит, что приходится сознавать горькие ошибки прошедшего, и нравственно поддерживает Вышнеградского, но Бунге втихомолку и науськиваемый теми, которые прежде его вели по дороге в Берлин за чарами и советами, не упускает случая вредить Вышнеградскому.

Повторяю, минута наступила историческая и критическая!

Дай Бог нам ее пережить благополучно. А что Вы все видите ясно, в том я с фанатическим убеждением не сомневаюсь ни на секунду.

Дело не в курсе теперь, хотя даже низкий курс нам выгоден, как условие, при котором сильно увеличивается наш сбыт за границу хлеба и сахара; но дело в смертном бое между Петербургом и Берлином на биржах. Германии грозит банкрот и революция с минуты, как наша экономическая политика станет независимою от Берлина и серьезно народною. Удивительно ли, если вследствие этого пойдут не то что на дискредитование рубля, на доносы против Вышнеградского, но прямо на замыслы стереть его с лица земли…

И только притерпевый до конца – спасен будет.

№ 56

[Отдельные дневниковые записи. Август 1887 года]

Катков и его смерть

Смерть Каткова вызвала наружу много такого, с чем надо разобраться. И фальши много, и серьезного много.

Долгая беседа с Победоносцевым меня убедила, что и он не ушел от действия этой фальши. Удивительный он человек, К[онстантин] П[етрович], то умный и ясный, то в противоречии сам с собою; то добрый, то злее тигра; то самостоятельный, то в полном рабстве у кого-нибудь.

Начал он мне говорить против мысли об ежедневной газете.

Какой же главный аргумент? Трудно мол, не справиться, столько условий, столько людей нужно найти…