class="v">Pour lui, quoique Dieu l’ait fait doux et tendre

Il ira son chemin distrait et sans entendre

Ce murmure d’amour élevé sur ses pas…

Даже в газете, случайно – и то нахожу такое совпадение! Ну, что ж?! Не могу же я разлюбить его. Ну и пусть –

Ma vie a son secret, mon âme a son mystère,

Un amour éternel en un instant conçu.

Le mal est sans espoir; ainsi j’ai dû le taire

Et celui qui l’a fait n’en a jamais rien su…150

5 июля, пятница.

Иностранцы нашего пансиона понемногу разъезжаются. Уехал студент Упсальского университета, и немец – преподаватель французского языка в какой-то семинарии для приготовления пасторов. Те немногие студентки Сорбонны, с которыми познакомилась за эту зиму, – тоже уехали, скоро я останусь совсем одна в пансионе. Меня усердно навещает только немец да Бертье с программами и книгами. Я усиленно занимаюсь.

8 июля, понедельник.

Пошла слушать Кореневскую: она сегодня сдает экзамен и выдумала надеть тогу, как студенты, хотя женщины и избавлены от этой формальности. И, Боже, – до чего она была смешна! Эта красивая старинная одежда очень идет к фигурам высоким и стройным, но уж никак не к низенькой женской, с симпатичным круглым простым лицом русской поповны.

Нет, ни за что не надену эту тогу, что за интерес быть смешной и некрасивой.

Усердно занимаясь весь год уголовным правом – Кореневская по остальным подготовилась только-только, чтобы сдать, и поэтому отвечала неважно. Но с какой тревогой следили за ней ее товарищи! Надо было видеть, как они боялись за нее, как бегали взад и вперед по двору, пока тянулся экзамен: около двух с половиною часов.

Как ни мало расположен французский студент смотреть на женщину как на товарища, все же и среди них, как и везде, можно встретить порядочных людей.

10 июля, среда.

Le mal est sans espoir151… Так нет же! не поддамся я этому настроению!

Надо уехать… Скорее, скорее, не буду ждать экзамена до 3 августа, слишком долго. Скажу Бертье, чтобы он уладил дело, переменюсь с кем-нибудь номером. Буду заниматься день и ночь – но сдам экзамен и скорее уеду в Англию. Чтобы не терять даром времени вакаций – научусь по-английски. Буду работать как вол, чтобы только овладеть собою.

12 июля, пятница.

Стоит невыносимая жара. Я никак не могла себе представить – до какой степени может быть жарко… Я задыхаюсь… Кажется, что в голове не мозг, а раскаленные уголья. Кладу на голову компресс, раздеваюсь и завертываюсь в сырую простыню – и, несмотря на это, с трудом могу заниматься.

Сквозь закрытые окна и ставни доносится шум с улицы: это начинается национальный праздник.

15 июля.

Вчера вечером ходили смотреть с Бертье и немцем фейерверк на Pont-Neuf и танцы на улицах.

Французы умеют и любят веселиться. Этот праздник тем интересен, что является действительно народным – буржуазия теперь уже покинула свои роскошные отели в Елисейских Полях; аристократия – Сен-Жерменское предместье; в столице остается рабочий народ, – его предки разрушали Бастилию, – он же и празднует этот день.

Чем уже улица – тем она оживленнее: висят гирлянды зелени, бумажных цепочек; фонари точно разноцветные глаза светятся в темноте, покачиваясь на невидимых проволоках. Всюду маленькие эстрады для музыкантов, которые скрыты драпировкой, флагами, зеленью. То здесь, то там раздаются польки и вальсы, и веселье бьет ключом… Молодежь танцует; старики сидят у столиков кафе.

Атмосфера заряжена весельем, как электричеством, – оно захватило и меня, и я с увлечением танцевала с моими спутниками на всех площадях, где проходили. Немец, кажется, влюбился и вздумал ревновать. Глупый мальчишка!

Как опасно позволить при себе смотреть на луну и читать Гейне…

17 июля, среда,

Madame Odobez постучалась ко мне в дверь и таинственно сообщила: – M-elle, quelqu’un vous demande en bas un homme, un monsieur… je suppose que ce doit être un nihiliste russe…152

Так как все ее образование ограничивается уменьем читать, писать и считать – то доказывать ей, что «nihiliste» – в России давным-давно не существует – бесполезно. И я, заинтересованная, бегом побежала с лестницы, стараясь угадать – кто бы это мог быть.

Вот сюрприз! передо мной был один из сотрудников нашей газеты «Север» – Иван Николаевич Корельский.

Маленький, некрасивый, застенчивый – он всегда носит блузу и говорит очень медленно. Вот эта-то совсем необычайная для французского глаза внешность и заставила madame Odobez произвести его в «нигилисты».

Я его мало знаю, но он славный человек. И, конечно, сразу предоставила себя в его распоряжение. Устроила его, наняв комнату в нашем же пансионе, который совсем опустел.

Он видел братьев перед отъездом. Никто из семьи и не подумал прислать мне ни письма, ни чего-нибудь с родины. Но я была так рада, так рада увидеться с кем-нибудь из Ярославля.

С его приездом на меня точно пахнуло ветром с Волги и на парижском горизонте мелькнули необъятные родные равнины, поля, луга, леса…

Он сидел и рассказывал, что делается на родине, а я жадно ловила каждое слово.

19 июля, пятница.

Сорель пишет корреспонденции в наш «Север», – и Корельский хотел зайти к ней, но она уже уехала в деревню. Он пожалел, что не удалось познакомиться с этой интересной женщиной.

Я с жаром стала описывать ему ее красоту, талант, ее мужа, их безмятежное семейное счастье…

Иван Николаевич внимательно слушал. И вдруг сказал, по своему обыкновению – медленно, с расстановкой, точно заикаясь:

– Все это хорошо. Но все-таки жаль, когда русские интеллигентные женщины выходят замуж за иностранцев. Они нужны нам в своей стране. Смотрите и вы… не выйдите здесь замуж.

Хорошо, что в комнате было темно от затворенных ставней, и он не мог видеть моего лица. Сердце точно остановилось, что-то холодное-холодное прошло по телу, и в глазах помутилось.

Я молча подошла к умывальнику, налила воды в чайник и поставила на спиртовую лампочку.

И только потом могла сказать, как можно более беззаботным тоном:

– Ну, вот еще, глупости какие, – за это нечего опасаться. Я слишком люблю Россию, чтобы остаться здесь. Смотрите – как я рада вас видеть, как я за вами ухаживаю… Нет, нет – пусть придет сюда какой угодно красавец и умница француз – я не променяю на него ваше общество.

Я говорила быстро, задыхаясь, что-то сжимало горло… И мне страшно было, что он вот-вот перебьет меня, и хотелось заразить его уверенностью, с какой сама говорила.

А он внимательно посмотрел на меня прекрасными