Il est un souverain remède à l’éthique et à l’esthétique. Le travail a ceci d’excellent encore, qu’il amuse notre vanité, trompe notre impuissance et nous communique l’espoir d’un bon événement. Nous nous flattons d’entreprendre par lui sur les destins. Ne concevant pas les rapports nécessaires qui ratachent notre propre effort à la mécanique universelle, il nous semble que cet effort est dirigé en notre faveur contre le reste de la machine. Le travail nous donne l’illusion de la volonté de la force et de l’indépendance. Il nous divinise à nos propres yeux. Il fait de nous au regard de nous-même des héros, de Génies, – des Démons, des demi-dieux, des Dieux, le Dieu. Et dans le fait on n’a jamais considéré Dieu qu’au tant qu’ouvrier137.

Да… так вот кому верить?

Прав, конечно, этот тонкий скептик, сквозь вечную ироническую улыбку которого проглядывает тоска, грусть, сострадание к несчастному человечеству… Я взялась за книги, раскрыла программы… При мысли о том, что он отдыхает там на даче, тогда как я должна сидеть здесь, в душном городе – как-то хорошо делалось на душе. Если бы эти мои занятия – могли заменить его! Пусть бы он отдыхал, я бы работала за него…

9 июня, воскресенье.

Когда он должен вернуться?

– Je pars à la campagne pour quelques jours…138 ну, значит, скоро… Когда вернется, он напишет…

Наверное, в пятницу, так как это его дежурство в госпитале…

11 июня, понедельник.

Еще только начало недели! как долго…

Сегодня на электризации в Брока познакомилась с интересной сиделкой, madame Delavigne. Бывшая коммунатка, член партии социалистов-революционеров, очень энергичная и неглупая женщина. Miellé Angele, которая электризует больных, тоже очень симпатичная и простая. Гораздо лучше – чем в Сальпетриере. И с больных взяток не берут, хотя на стене и нет объявления о том, чтобы их не давать…

Пока, сидя на скамье, мы разговаривали во время электризации, дверь растворилась и вошел пожилой господин, окруженный толпою студентов. Взгляд его прекрасных черных глаз, казалось, проникал прямо в душу – и сразу выделял его из толпы. Он подошел к нам и стал спрашивать каждого, кто его послал.

– Et vous, mademoiselle?139

– Je suis envoyée par monsieur Lencelet140.

– Что это за человек с таким необыкновенным взглядом? – спросила я m-elle Angèle, когда он ушел.

– О, это знаменитость по накожным болезням, доктор Дрок. Действительно он очень симпатичен.

– Так-то так, да все-таки он клерикал… – со вздохом сожаления прошептала мне на ухо madame Delavigne. – Я нарочно вам это говорю потихоньку. Не стоит спорить с Анжелой. Та – сама католичка… верит во весь этот вздор.

Мне было жаль, что человек с таким чудным взглядом оказался не безупречен…

14 июня, пятница.

Сегодня, когда вернулась из Брока – подали утреннюю почту, и madame раскладывала для пансионеров письма по клеточкам. Я с замирающим сердцем смотрела, не появится ли конверт с его почерком. Нет, ничего нет.

19 июня, среда.

Поздно вечером я отбросила в сторону толстый том конституционного права… и выглянула в окно. Хорошо бы выйти пройтись в такую чудную ночь.

Какие это вздорные предрассудки, что опасно ходить одной по Парижу поздно вечером! Раз навсегда освободившись от всех предрассудков, я всюду и во всякий час хожу одна. И теперь, конечно, не стала отказывать себе в исполнении этой фантазии.

Вдруг я вспомнила его адрес – 5 rue Brézin… и мне захотелось непременно пройти по этой улице, мимо дома, где он живет.

Я отыскала по плану Бедекера – на последнем сером листе семнадцатое деление и на нем – rue Brézin. Дорогу нетрудно запомнить: rue Вегthollet, любимое место русских, бульвар Port-Royal, а там прямо по rue Denfert Rochereau, rue avenue d’Orléans – третья справа – и будет rue Brézin.

Было ровно полночь. У нас нет консьержи, – не надо неизбежного «cordon, s’il vous plait!»141 – y каждого из пансионеров есть свой ключ от входной двери.

Я шла по бульвару Port-Royal, с наслаждением вдыхая свежий ночной воздух. Кругом ни души не было.

Я шла быстро. Вот и Бельфорский лев на площади Denfert Rochereau. В темноте ночи его громада вырисовывается как-то особенно внушительно. Я забыла, которая по счету с avenue d’Orléans будет rue Brézin. Кого бы спросить? Полицейских не было; кабачок на углу был ярко освещен, две-три женщины обнимали поздних посетителей.

Я подошла к кассирше.

– S’il vous plait, madame, – où est la rue Brézin?142

Сказала и испугалась откровенно любопытного взгляда, каким уставилась на меня хозяйка. Мне показалось, что она догадалась, зачем я иду… Я смутилась, покраснела, и в голову не пришло, что в такой поздний час «порядочные» женщины не входят в кабаки.

– C’est plus loin, madame… deuxième rue a droite143.

– Merci bien, madame144.

В самом деле – вторая направо – это и была rue Brézin. На какой стороне четные и нечетные номера? направо – 4, 6… значит, налево… вот он, 5, с красной решеткой, небольшой, пятиэтажный. Только в двух-трех окнах виднелся свет; которое из них его окно?

Я прошла улицу до конца. Какой сюрприз! небольшая площадь, усаженная деревьями, и сквер!

Я села на одну из скамеек… Тишина, чудная тишина ночи охватила меня. Кругом – громадный город спал со всеми своими разнообразными горестями и радостями, надеждами и неудачами. А когда люди спят – начинает говорить природа. Деревья, посаженные в каменной мостовой, окруженные железными решетками около корней, – как закованные пленники исполняют днем свою службу: украшают город, дают тень… Звон конок и уличный шум заглушают поэтический шорох их листьев… И казалось, вечером они рассказывают друг другу о том, что видели и слышали за день…

Торжественное спокойствие ночи захватывало и меня.

Сидя неподвижно на скамейке, я слушала тихий шелест листьев и голос ночи, таинственный и странный, и думала – где он теперь?

Когда я возвращалась по улице Brézin, какие-то люди подходили к подъезду его дома. Что, если это он возвращается домой? Что подумает он, если встретит меня здесь? Ведь я не от него узнала адрес, а случайно сама прочла на его карточках… Сердце так и замерло… Но нет, это оказались две дамы и старик.

Этот дом… все, что есть у меня самого дорогого на свете, – все там…

И я уходила домой, должно быть, в том же настроении, с каким бабы-богомолки возвращаются из поклонения святым местам…

Мне самой стало смешно при этой мысли. А ведь верно, хоть и знаю, что надо мной могут смеяться…

Но если бы кто-нибудь