Пытаться подвинуть Господа опасно для головы: ей тяжелее будет придумывать идеи, когда топор палача отделит ее от тела.

– Вечно ты нагнетаешь, – отмахнулся Сид, – а я вообще разговариваю не с тобой, а с милашкой Дорианом. Дориан, скажите, вы читали «Франкенштейна, или Современного Прометея»?

Я на мгновение почувствовал себя оскорбленным.

– Безусловно. – Вся моя гордость выпускника Итона сосредоточилась в этом коротком слове.

– Прекрасно! – Сид всплеснул руками. – В таком случае суть моих опытов вы улавливаете.

– Сид пытается оживлять мертвых, – любезно пояснил Валентайн, наблюдая на моем лице всю гамму сопротивления этой мысли. – К счастью, у него не получается.

Сид сделал вид, что обиделся на эту реплику.

– Раз так осуждаешь меня, мой отнюдь не праведный друг, так чего ради явился в мои чертоги?

– Мне нужно кое-что у тебя одолжить.

– И что же? – Сид развел руки, как бы показывая, что брать у бедного гробовщика нечего.

Я бы с этим поспорил – одна печатная машинка стоила несколько наших жалований. «Ремингтон» был недешев.

Однако Валентайн только покачал головой.

– Мне нужна твоя гальваническая установка. Только… с возможностью ее немного модернизировать.

* * *

Несколько часов спустя мы возвращались домой не одни: гальваническая установка ехала с нами. Причем не та, которую Сид так рьяно желал продемонстрировать нам в действии, но какая-то другая, вынутая из темного чулана, о наполнении которого я лично знать ничего не желал.

Валентайн выглядел крайне довольным. Насвистывая себе под нос незатейливую мелодию, он отпустил извозчиков, которые помогли доставить тяжеленного монстра до дверей похоронного бюро, и, скинув сюртук мне на руки, засучил рукава и принялся затаскивать его внутрь.

В нашем похоронном бюро, раз уж мы брали на себя еще и все обязанности по подготовке тела к похоронам, была не только обычная дверь, выходящая на улицу и решительно ничем не отличающаяся от десятка других дверей таких же контор различного назначения, но и широкие, почти амбарные двери на задний двор, куда без всяких проблем проходил гроб.

Туда-то извозчики довезли гальваническую установку, и теперь Валентайн волоком тащил ее внутрь, через могильник, прямо в кабинет.

– Валентайн! – мне ничего не оставалось, кроме как последовать за ним. – Куда вы это тащите и что собираетесь с этим делать?

– Д-дориан, – прохрипел он. – Давайте чуть позже поговорим, дайте мне доставить это чудо великого ума моего дорогого друга на то место, которое я для него присмотрел.

Я оторопел. Он еще и место заранее присмотрел, он знал, что Сид Уоррен даст ему эту штуку! Непредсказуемость моего партнера начинала меня раздражать. Все-таки я бы хотел, чтобы мое мнение учитывалось хотя бы при планировании обстановки нашего общего рабочего места!

Тем более что я никак не мог взять в толк, каким образом это жуткое изобретение должно помочь мистеру Финниану и его жене. И этот вопрос резко оказался самым важным, стоило мне зайти в помещение и встретиться взглядом с полупрозрачной Дианой Финниан, с интересом изучающей выкройки в забытом на столе раскрытым каталоге.

– Ах, если бы такие платья были в мои двадцать лет, – добродушно рассмеялась она. – Добрый вечер, молодые джентльмены!

– Добрый вечер, миссис… Финниан… Дориан, да помогите же мне! – растрепанная голова Валентайна выглянула из-за установки. – Что вы вцепились в этот сюртук?

Я сложил его сюртук на стол, кинул сверху свой и бросился на подмогу. И почему он не попросил меня сразу? Вдвоем с такой тяжестью справляться определенно было удобней – по крайней мере, она довольно быстро встала в небольшую нишу, где раньше стоял телефонный аппарат.

А я гадал, зачем Валентайн переставил его в прихожую накануне…

– Блеск! – потирая руки, сказал Валентайн, отступая на шаг. – Дайте мне сутки, и очень скоро это будет единственный в своем роде аппарат постмортем, который даст возможность последнего прощания!

Я не сразу осознал, что он имеет в виду. А когда осознал, то у меня задрожали руки.

– Валентайн! Вы же это не всерьез?

– Совершенно всерьез, мой милый! – Валентайн улыбался, но глаза его вдруг стали серьезными. – Есть люди, которые просто не в состоянии отпустить своих любимых. А это вредно для их душ, вы же помните разговор про злую и добрую часть души?

– Так вот о каком последнем желании вы говорили…

– Если можно, я буду очень признательна, – смущенно сказала Диана. – Мне надо всего лишь несколько минут. Я уверена, он все поймет…

– А вы сами, – Валентайн резко повернул к ней голову, – вы сами готовы на это? Отпустить его, дать ему жить дальше без вашего присмотра?

– Это… тяжело, – с тяжелым вздохом призналась Диана. – Но я посмотрела… У него есть кому о нем позаботиться. Внучка его пишет, что приедет скоро. Соседский мальчик с собакой носятся у него во дворе и раздражают, а если он ворчит, значит, живой… Я… Я справлюсь, мистер Смит. Мне бы только попрощаться как правильно…

– У вас большая душа, моя дорогая, – мягко ответил Валентайн. Из его голоса и глаз ушла резкость – как не бывало, и он снова стал похож на мягкого кота.

– Ваши слова бы да Господу в уши, – улыбка миссис Финниан казалась теперь печальной. – Слишком уж рано он призвал мою душу. Теперь я испытываю сожаление, вместо того чтобы уйти спокойно и с достоинством, как и положено даме моего возраста и положения.

– Чушь! – воскликнул я.

Валентайн обернулся ко мне, вопросительно подняв бровь. А я, не обращая на него внимания, бросился в атаку:

– Миссис Финниан, кто внушил вам это? Может быть, священники, выстроившие в собственной голове стены из правил и Священного Писания? Но они всего лишь люди. Такие же смертные, как и все, и так же боящиеся смерти, как и все. А может быть, и в сотни раз сильнее, поскольку постоянно только и думают что о своих и чужих грехах и ведут им учет. Но я… Я беседовал со столькими призраками! Выслушал больше исповедей, чем любой священник! И я скажу вам: нет такого положения о смерти, где были бы выписаны правила, как и кому полагается умереть. Сожалейте. Грустите. Плачьте. Это ваша смерть, это единственное, что полностью и целиком принадлежит вам.

Миссис Финниан улыбнулась и утерла выступившую в уголке глаз слезу. За время моей пламенной речи она вновь потеряла прозрачность и теперь была почти неотличима от человека.

– Вы удивительный человек, Дориан, – проговорила она, глядя мне в глаза ласково, по-матерински. – Если кому и следовало стать священником, так это вам.

– Не подавайте ему плохих идей, моя милая, он и так чрезмерно подвержен дурному влиянию! – воскликнул Валентайн. – Однако не могу не признать: Дориан прав. Вы всю