— Да я и не пристаю! — возразила она. — Очень надо. Мне просто интересно. Может, ты, Володя, знаешь? Раз уж ты нам ее преподнес. Может, ты нам хоть что-то о ней расскажешь?

— Ингрид?

— Нет, ну правда. Может, она мечтала о большом будущем классической пианистки? Может, мы ей тут мечту разрушаем. Все-таки она у нас здесь только на вторых ролях. Или даже на третьих!

— Ты так ставишь вопрос? — вдруг раздался голос из-за двери. Потом в кухню зашел Готье, озадаченно посмотрел на Ингрид, потом на Соню и спросил громко: — Элиза, скажи, мы не разрушаем твою мечту?

— Нет, — замотала головой Соня и отвела взгляд. Дело в том, что мечты-то у нее вообще никакой такой не было. А музыка… Соня очень комфортно почувствовала себя, глядя на все происходящее из-за клавиш. Делать то, что говорят, играть так и то, что хочет Готье, — это было так привычно, что казалось почти по-домашнему уютным. И тут было интересно. Тут бушевали страсти.

Соне совершенно не хотелось существовать в этом мире на первых ролях. Не в этом счастье — быть на первых ролях, и по той же самой Ингрид Соня это видела прекрасно. Стоя у руля этого ненормального корабля, Ингрид имела, как говорится, всю полноту власти, но на Готье эта власть не распространялась. Ингрид была в этой студии самым несчастным человеком из всех. «Самым несчастным и полным самых больших страхов из всех нас», — так написала Соня в своем дневнике.

— Значит, ты вполне довольна тем, что ты работаешь с нами? — продолжил допрос Готье.

— Да, — кивнула Соня. Это было правдой.

— А ты поедешь с нами, Элиза? Мы собираемся в Пермь, на фестиваль. Двадцатого июня мы будем его закрывать. Поедешь?

Соня помедлила. Проблема открылась ей со всей очевидностью. Путевка в лагерь на море, солнце, воздух, вода и прочие оздоровительные радости должны были начаться пятнадцатого. И как объяснить родителям и бабушке, что ехать туда она не хочет, а хочет в Пермь на фестиваль.

— Элиза? Ты только кивни, и все. — Готье присел на корточки и посмотрел Соне в глаза. — Ну, поедешь с нами? Со мной поедешь?

— Готье, не дави на нее, — вскочила Ингрид.

Соня увидела совершенно невероятную злость в ее глазах, почти ненависть, с которой никто и никогда еще не смотрел на Соню. Она вдруг поняла со всей возможной ясностью — Ингрид ревнует, и чувство это мучительное, и оно сжигает ее без всякой причины. Причины и правда не было, Соня была достаточно равнодушна как к самому Готье, так и к его музыке. Но это ничего не значило.

Соня отвела свой взгляд от горящих ненавистью и страхом глаз Ингрид и посмотрела в окно, за которым зеленел бульвар. Издалека в открытое окно долетал шум трассы. Соня усмехнулась про себя. Ее ведь совсем не интересовал Готье, во всяком случае, в том смысле, в каком так боится его потерять Ингрид. Ни одной мысли такого плана не возникло в голове у Сони. Если уж быть вообще до конца честной, ей почему-то более самого Готье была интересна Ингрид. Такая красивая, такая сумасшедшая и нервная, совершенно утонувшая в любви.

А в данный момент Соня больше волновалась о том, что сказать (и как донести) бабушке об этом дурацком лагере, а не о том, что происходит между Ингрид и Готье.

Соня определенно собиралась в Пермь или куда еще ее занесет на этом корабле в это лето, и дело тут было уж точно не в Готье или в его мелодичной, не слишком сложной, со вкусом сделанной музыке. Просто Соня скучала, и она была намерена каким-нибудь образом решить вопрос с бабушкой.

— Да, — сказала она тихо и кивнула, глядя в окно.

— Что «да»? Что «да»? Как мы должны ее понимать, если она ничего не говорит? — вспылила Ингрид. — Тащить ее в Пермь? Ты же говорил, что можно пустить частичную фонограмму?

— Я говорил это, когда тут за клавишами сидел бездарный боров, — отрезал Готье.

— Нам уже купили билеты. Я не знаю, есть ли у нее вообще паспорт. И знаешь, Готье, я против того, чтобы она с нами ехала.

— Ты против? — тихо проговорил Готье и усмехнулся. Соня вспомнила о том, как Володя рассказывал о бесконечных истериках Ингрид, и подумала, что сейчас вполне может случиться одна из них.

— У нас ограниченный бюджет.

— Тогда давай не возьмем тебя, — вдруг предложил Готье. — Ты только звенишь тарелками — и все. Ты хоть отдаешь себе отчет, что мы должны играть вживую. Мы — не попса. Это просто дико — считать, что этномузыку можно делать под фанеру! Я просто не понимаю, чего ты делаешь, Ингрид?

— Мне не ехать? Мне?! — Ингрид расхохоталась, потом резко оборвала свой диковатый хохот. — Знаешь, тогда и никто не поедет. Какого черта я вообще с вами валандаюсь!

— Ты — с нами? Валандаешься? — Голос Готье становился все более стеклянным, все более ледяным. Он говорил спокойно, в то время как Ингрид почти кричала. — Тебе надо успокоиться. С тобой что-то происходит, но это твое дело, и мне плевать. Я устал от этих истерик, а прямо сейчас ты срываешь нам репетицию.

— Плевать мне на репетицию!

— Я это уже понял, Ингрид. Тогда уходи. — Готье сказал это совсем тихо, но услышали все.

Ингрид замерла и уставилась на него. Повисла пауза, во время которой все, даже Леший, отводили глаза.

— Что ты сказал?

— А ты не поняла? — мягко переспросил Готье. — Я не могу работать спокойно, когда ты так себя ведешь. Ты должна поехать, принять какой-нибудь массаж, сходить к своим друзьям-бизнесменам, пойти с ними в ресторан.

— Ты серьезно? — ахнула Ингрид.

— Серьезно.

— Я никуда не поеду!

— Тогда уеду я. Потому что мне здесь сегодня больше нечего делать, — добавил Готье.

Соня не сводила глаз с Ингрид, с ее побелевшего лица. Она понятия не имела, что происходит и почему Ингрид ведет себя так ужасно, так невозможно, почему она совершенно не может с собой справиться. Зачем она все время кричит, а теперь еще мечется по дому, хватает какую-то сумку, пачку сигарет со стола и бросается к дверям. Что может быть проще — остановиться и поговорить. Что заставляет Ингрид, красивую, уверенную в себе женщину, так себя вести.

— Ты уверен, что именно этого хочешь? — спросила Ингрид, уже стоя в дверях. В глазах ее была паника, чувствовалось, что она в ужасе, хоть Соня и не могла понять, почему из этой ситуации раздули такую проблему. Ну, поедет, ну, развеется. Потом вернется. Что такое сводит Ингрид с ума? Может, она действительно больна и ей нужны успокоительные и витамины? Бывает же такое!

Готье допил свой зеленый чай, посмотрел на Ингрид и кивнул, а потом прошел в студию и принялся наигрывать что-то на гитаре. Ингрид хлопнула дверью с такой силой, что от стены из-под потрескавшейся краски просыпалась штукатурка.

— Давайте поиграем, — сказал Леший и прошел к Готье. Вскоре и остальные присоединились к нему.

Соня играла и думала о том, что это — любовь?.. Если да, то это же какой-то кошмар. Или это персональная проблема Ингрид, какой-то бракованный ген или плохая наследственность. Какая-нибудь сумасшедшая немецкая бабушка…