– Ой не говори, Илай, сыны шлюх и есть. Правда. А с другой стороны посмотри, сладкий. А как им деньги делать? Ну? Времена сейчас тяжёлые, а? Правда. Что за налоги, ну? – Моше внезапно поставил проблему с ног на голову.

– Ой-ва-вой! – вскричал Илай. – Мудрый ты человек, Моше! Кайф с тобой поговорить, сладкий. Правда. Жалко времени…

Малыш знал, что «Хаваль аль а’зман» дословно означает «Жалко времени», но в речи, в зависимости от интонации, хотя и могло быть простым сожалением о потерянном времени, но чаще могло означать всё, что угодно: от «Это возмутительно!» до «Как замечательно!». А «бен зона» – то есть «сын шлюхи» для израильтянина, как «сука» для русского – часто ничего незначащее междометие. Однажды он слышал, как женщина из соседнего дома кричала своему отпрыску: «Шмуэль, бо ба байта, бен зона!», то есть «Шмуэль, иди домой, сын шлюхи!» Присутствие женщин или детей абсолютно не смущает этих людей, если захочется щегольнуть обсценной лексикой. Они как американцы, которые абсолютно не стесняются «фа́ков» и «би́чей» в любом окружении, будь то королева английская с внуком. А «мо́тек», то есть «сладкий»? Он поначалу настораживался, когда слышал это обращение применительно к себе, пока не понял, что оно в большинстве случаев не имеет гомосексуальной коннотации…

Похвалив друг друга, старики принялись воздавать должное еде, которую им принесли на шкворчащих, дымящихся сковородах.

В углу, на диванах, расположились две молодые пары. Они были ярко одеты и говорили по-испански. Малыш включил режим художественного перевода для этого языка.

– А что же вы хотите от народа с такой жестокой историей? – удивлялся один из парней.

– А у какого народа она не жестокая? – хмыкнула девушка с ним рядом.

– Да полно́ таких… Возьмите хоть африканских каннибалов! – предложил второй парень.

Малыш было заинтересовался, но выяснить, какой именно народ имеют в виду испанцы, он не успел – явился Лев Бронфельд. И он был не один. Накануне Бронфельд интересовался, нет ли у Даниэля каких-либо предубеждений против общения с арабами. Даниэль заявил, что имеет полное право оскорбиться в ответ на подобное предположение. Бронфельд умолял его не делать этого и пообещал познакомить с одним «очень интересным человеком». К этому моменту их литературно-гастрономические вечера продолжались уже почти три месяца. Фонтан красноречия Бронфельда с каждой встречей бил всё слабее: литературных тем в разговорах становилось всё меньше, а гастрономических всё больше.

Малыш поднялся с места, чтобы поздороваться.

– Знакомьтесь! – писатель был возбуждён и весел. – Амир – Даниэль, Даниэль – Амир.

Малыш пожал крепкую сухую руку. Араб в отличие от писателя был напряжён, улыбался формально. Лет ему было что-то около тридцати. Был он худ, небольшого роста и довольно симпатичен, даже красив по-своему, по-восточному. Малыш ни за что не отличил бы его от еврея, если бы не знал, что тот совершенно противоположной национальности.

За всё время пребывания в Израиле Максим так и не научился отличать евреев от арабов, пока те не заговорят. Язык хоть и был похож (иврит и арабский отличаются друг от друга не многим больше, чем русский и украинский, и относятся к одной группе языков – семитской), но на слух нацпренадлежность было отличить легче, чем на глаз…

Поначалу разговор шёл туго. Амир заказал себе явно нехаляльных (и некашерных) морепродуктов в сливочном соусе, пил белое вино и в основном молчал. Когда ему приходилось всё-таки что-то сказать, голос его в переводчике звучал сухо и даже угрюмо, но с восточным колоритом, потому что Малыш выставил переводчик в режим «художественного перевода с акцентом говорящего».

Бронфельд терзал говяжий стейк под красное и старался быть душой кампании.

Даниэль, последовав примеру учителя, тоже взял стейк, но употреблял его с горьким пивом. Он охотно отвечал на обращённые к нему замечания, но инициативы не проявлял.

Бронфельд попытался заинтересовать сотрапезников рассуждением о том, что литература, фильмы и прочее искусство учат не только хорошему. Оказывается, авторы сами учат адептов зла, как максимально эффективно противостоять добру, сами пишут для них подробные инструкции. В детстве, человек чист и ещё хочет стать на сторону добра, когда вырастет, он потребляет контент, в котором, конечно же, кроме положительных персонажей обязательно присутствуют ещё и всякие злодеи. Ребёнок сочувствует благородному герою, хочет равняться на него и возмущается поведением низменной твари. Но потом вырастает и… к великому сожалению, нередко сам превращается в такую тварь. Механизм этого превращения, Бронфельд предложил сейчас не рассматривать. Модель поведения преступной, спекулянтской, бюрократической или иной сволочи прописана подробнейшим образом в книгах, которые эта сволочь читала в детстве, и ей остаётся только следовать этой модели, чтобы максимально эффективно противостоять добру.

Эта мысль показалась Малышу интересной. Обычно Бронфельд высказывался куда банальней. Возможно, она не его, может, и вычитал где-то, но преподнёс весьма убедительно.

– Да-да! А потом мы удивляемся, откуда враги наши знают, как сделать больнее… – подхватил он тему.

– А по-моему, значение искусства в формировании характера или поведенческих реакций его потребителя сильно переоценивают, – вдруг заявил араб и замолчал сразу же.

– То есть? – спросил Малыш с вызовом, ему не понравилась такая безапелляционность.

Амир холодно посмотрел на него.

– Представь. Смотрит, например, человек замечательный фильм, полный добра и справедливости, пропитанный верой в любовь и презрением к жестокости и стяжательству. Он может даже всплакнуть в конце или исполнится бурным восторгом. А потом, на утро, идёт исполнять свои обязанности управляющего банком, или пыточного палача, или, того хуже, президента страны. И про фильм этот вспомнит только во время кофейной паузы, чтобы обсудить с коллегами, а потом пойдёт дальше считать проценты по кредитам, выбивать молотком зубы или планировать реформу образования.

Араб проглотил последнее кольцо кальмара и, промокнув салфеткой рот, отпил вина.

Малыш хотел возразить, но вспомнил наставления Карлсона, вспомнил, где он и зачем, и не стал задираться.

– Ты тоже пишешь? – спросил он с улыбкой. Разговор происходил на иврите, поэтому вежливое «Вы» в нём отсутствовало.

– Нет, – араб предоставил объяснения Бронфельду.

Тот замялся.

– Амир занимается… ммм… как бы это сказать?.. формированием общественного мнения в морально-этических и религиозных аспектах.

Араб усмехнулся кривовато и кивнул. Малыш удивлённо уставился на него.

– Что это за работа такая?!

Вместо ответа араб полез во внутренний карман пиджака.

– Смотри, что у меня есть.

На его ладони оказалась маленькая круглая металлическая коробочка с откинутой крышечкой, в ней лежал зелёный кирпичик.

– Нюхай! – велел он.

Малыш взял коробочку двумя пальцами. Запах был приятный, цветочно-фруктовый, как будто из детства, но с одной достаточно характерной ноткой.

– Что это?

– Ароматизированный иранский гашиш для кальяна, – был ему ответ.

– Зачем? – удивился