Во рту было так больно, что дыхание пресеклось, а из глаз полились слёзы. Открыл рот и попытался сделать вдох. Глотку обожгло парами вулканического извержения. В отчаянии он замахал руками. В следующий момент перед его лицом оказался пакет с молоком. Максим судорожно схватил его и принялся пить. Оказывается, опытная в таких делах мулатка успела сбегать к холодильнику.

Когда Максим пришёл в себя, у всех был такой вид, будто они еле сдерживают смех. Ему стало стыдно за свой мальчишеский поступок. Чтобы разрядить обстановку, он произнёс как ни в чём не бывало:

– Силен, а передайте, пожалуйста, зелёный соус.

Первым захохотал Карлсон, заливисто и от души. За ним беззвучно затрясся Евген. Дора спрятала лицо в ладони и даже немного подвизгивала сквозь смех. Силен широко улыбался, глядя на всех по очереди, и спрашивал:

– Зелёный? Теперь зелёный? Ты уверен?

У Максима снова выступили слёзы, но на этот раз от смеха.

Происшествие сразу сблизило вновь прибывшего с аборигенами. Непринуждённый разговор об особенностях жизни в Израиле и пара весёлых тостов скрасили трапезу. Когда пришла пора десерта, Дора, Евген и Силен занялись переменой блюд. Максим хотел было помочь, но Карлсон удержал его тем же странным жестом.

– Мы должны выбрать тебе псевдоним.

– Зачем? Для меня и так «Даниэль» – как псевдоним.

– Даниэль Альтман – теперь это твоё официальное имя. Нужна кличка… И это не будет просто погоняло, как у уголовников, это будет твой оперативный позывной. Так принято в нашей организации.

– В организации, о которой я ничего не знаю кроме того, что она есть… О’кей. Может, О́дин?

Карлсон развёл руками.

– А зачем мы тогда тебя прятали? Может, выложишь своё свежее фото в Сеть и адрес, где искать, подпишешь?

Когда все снова уселись по местам, Доротея предложила свой вариант первая:

– Хочу сказать, что новое лицо идёт тебе гораздо больше прежнего. Ты похож на молодого Давида, как его изваял Микеланджело. Может, Давид?

Максима кольнуло её высказывание по поводу его настоящего, природного лица, но потом он понял, что она абсолютно права. Раньше он никогда не обольщался по поводу своей внешней привлекательности, а теперь стал невольно заглядываться на своё отражение в зеркале… Так что в словах Мулатки, пожалуй, было больше приятного, нежели обидного; ведь жить-то ему теперь с этим лицом. Ещё подумал о том, а не является ли красота Доры результатом подобной операции… Он хмыкнул, но понял, что говорить этого не стоит. Сказал другое:

– Молодого Давида… Как будто кому-то могло прийти в голову изображать его в старости…

– А что тебя удивляет? – вмешался Евген. – Есть множество портретов и бюстов зрелого Давида. Или ты не в курсе, что убийство Голиафа – это не единственное его деяние, оставшиеся в истории?

– Нет. А что он ещё сделал?

– Много чего… Для начала – он был тем самым царём Иудеи, при котором, по некоторым сведениям, казнили Христа…

– Стой, стой, Евген! Сейчас не об этом. Если Даниэль захочет, потом прочитаешь ему лекцию, – перебил его Карлсон. – Давид – плохой псевдоним, Давид-Даниэль… Какая разница?

– Может, Хари́в Красный Соус? – предложил Силен.

Карлсон досадливо мотнул головой.

– Не прилипнет такое прозвище. Что он, индеец, что ли?

Наступила пауза.

И тут Борис Ефимович, довольно удачно подражая голосу персонажа из старинного мультика, обратился к новичку:

– Малыш, а ну-ка передай мне вон ту плюшку!

Даниэль машинально повиновался.

– Отлично! – воскликнула Дора. – У каждого Карлсона должен быть свой Малыш, как папа Карло у Буратино или у Робинзона Пятница.

Глава 4

Ещё пару месяцев Одинцов-Альтман отходил от пережитого. Первое время призрак его одноклассника и адвоката Сергея Якушева с остановившимся взглядом и чёрной дыркой во лбу являлся Максиму не только в темноте, но иногда и при ярком свете.

Страх… вернее даже не страх, а мысль, что его, неплохого в общем человека, точно ничем не заслужившего смерти, могли убить, делало пребывание в этом мире весьма неуютным и дисгармоничным. К тому же он понимал: то, что профессор ни разу не попал в него – это всего лишь случайность. И это понимание добавляло отвратительное чувство хрупкости и беззащитности.

В ответ в душе росло желание отомстить и за себя, за Гуню. Поэтому морально он был готов работать на организацию, которая противостоит профессору и всему, что с ним связано. Максиму никогда не казался особенно справедливым принцип «Враг моего врага – мой друг», но в данной ситуации он работал на уровне инстинктов…

Гуня говорил, что, если О́дин исчезнет, о нём через год никто уже не вспомнит. Как же он ошибался! Это произошло куда скорее. О журналисте несколько раз упомянули в разных новостных подкастах, да вышло два-три ролика от коллег-конкурентов с идиотскими версиями его исчезновения. Не прошло и месяца, как Сеть напрочь забыла о его существовании. Пропажу адвоката никто вообще не заметил, не говоря уже о том, чтобы связать эти два исчезновения… О полицейском расследовании тоже ничего не было слышно. Как будто кто-то специально «замял» это дело.

Когда Максим спросил об этом у Карлсона, тот ответил, что это прежде всего на руку тем, кто хотел убрать журналиста из инфополя. Но и самому Максиму, как ни странно, это полезно; не нужно афишировать то, что он жив и здоров – целее будет. И пускай враги думают, что победили…

Компания по внедрению внутримозговых имплантов тем временем набирала обороты. Сообщалось о тысячах альфа-тестеров с бесплатно установленными чипами. Исследования показали, что их психическое и физическое здоровье в результате длительного пребывания в виртуальной реальности никак не страдали, а наоборот, становились только лучше, и производительность труда возрастала кратно. В следующем 2037 году планировался триумфальный релиз «Матрицы». Обозреватели компьютерных игр заходились в истерике от предвкушения этого события, психологи и медики наперебой говорили о пользе переключения между реальностями, аналитики взахлёб предсказывали Новую Эру в истории человечества. С этим смириться было сложнее всего, но у бывшего борца с мировым злом другого варианта не было…

За пять месяцев израильской жизни он немного заскучал: напрочь лишённая азарта работа в книжном, изучение иврита… Последнее было особенно нудно, потому, что казалось Малышу бесполезно. Какой смысл учить язык, на котором во всём Мире говорит всего лишь миллионов десять человек, и большинство из них живут здесь, в Израиле? Он точно не собирался оставаться здесь надолго.

Земля Обетованная с самого начала показалась ему пыльной и серой. Может, потому, что попал он сюда не совсем по своей воле. Всю страну он облазил за первые