Командиры 24-го полка подарок из Улан-Батора получили с особым чувством. Скучали по женам, по детям, по семейному уюту. Какой-никакой, пусть в землянке, а он все же был. С милой рай и в шалаше…

Скучал по Елене Владимировне и он, командир полка. Писал ей письма — в стихах. Был у Ивана Ивановича Федюнинского такой талант. Говорят, все влюбленные — поэты. Федюнинский писал стихи своей жене всю жизнь. Стихи и письма тех лет, адресованные Елене Владимировне, не сохранились. Но они были.

План решающего сражения был прост: сильными ударными группами нанести синхронные фланговые удары, охватить группировку противника в районе между рекой Халхин-Гол и государственной границей, а затем уничтожить в «котле». Для этого штаб Жукова сформировал три группы: Южную, Северную и Центральную.

Главный удар, тем не менее, планировалось нанести по левому флангу противника, где оборону занимали менее стойкие в бою части баргутской конницы и маньчжуры из «армии» марионеточного Маньчжоу-Го.

36-я Забайкальская мотострелковая дивизия входила в Центральную группу. Она должна была атаковать с фронта, связать войска противника боем и лишить японцев возможности перебросить часть сил на фланги. Левым флангом совместно с Северной группой забайкальцы должны были окружить и уничтожить группировку противника в районе севернее реки Хайластын-Гол, притоке Халхин-Гола.

Главная задача была поручена 24-му полку. На усиление Федюнинскому передали танковый батальон. После артподготовки и мощного налета бомбардировочной авиации батальоны пошли вперед. Танки помогали уничтожать огневые точки, не подавленные артиллерией. Впереди возвышалась сопка Ремизова. Предстояло занять ее, а потом продвигаться дальше. Но тут произошла заминка. Второй батальон начал обходить сопку, на которой японцы оборудовали опорный пункт. Как только батальон приблизился на расстояние верного огня, японцы открыли пулеметный и минометный огонь. Батальон залег.

Федюнинский, наблюдавший в бинокль движение полка, сразу же заметил причину заминки. Вторым батальоном командовал молодой комбат, принявший его после гибели старшего лейтенанта Кожухова. Иван Иванович оставил на НП своего заместителя майора Белякова, а сам прыгнул в бронемашину и помчался к сопке. Там выскочил из бронемашины, вытащил из кобуры пистолет и крикнул:

— Ребята! За мной!

Роты тут же поднялись и с криком «Ура!» атаковали противника.

Подбежал комбат. Лицо его заливал пот. Роты тем временем уже ушли вперед.

— Вот этим же темпом и дальше, товарищ капитан, — сказал Федюнинский, засовывая пистолет в кобуру. — И не робеть! У вас, капитан, три роты! Сила!

— Все понял, товарищ полковник, — заверил комбат. — Такого больше не повторится.

Федюнинский пошел к бронемашине. Делать здесь было нечего — батальон решительно продвигался вперед. В это время с одной из сопок японский наблюдатель засек командирскую машину и небольшую группу возле нее. Командиры — первая цель для минометчиков. Такую цель, как правило, доверяют опытным расчетам — снайперам. Таковые, конечно же, были и в японской армии.

Первая мина легла с перелетом. Федюнинский и комбат тут же бросились на землю. Осколки раскаленной железной стаей пронеслись над ними, звякнули об обшивку бронемашины. Наступила тишина. Японский минометчик молчал, как потом выяснилось, выжидал, хладнокровно делал поправку прицела. Федюнинский, решив, что мина была случайной, шальной, вскочил и побежал к бронемашине. Еще одна мина легла неподалеку, уже значительно ближе. Федюнинский снова залег. До броневика оставалось всего ничего, один бросок. Прикинул: такое расстояние можно преодолеть и под обстрелом. Вскочил, сделал несколько шагов… Взрыв! Удар! От удара он оказался на земле. Попытался встать. Не смог. Пополз. Снова попытался встать. На сопке застучал пулемет. Пули зашлепали по песку: чок! чок! чок! Кто-то склонился над ним. И — голос:

— Товарищ полковник, вы ранены?

— Ранен, — ответил он, — и, кажется, здорово…

— Красноармеец Попов, связной командира первой стрелковой роты, — представился боец. — Ротный послал меня помочь вам, когда увидел, что вы упали и не встаете.

— Помогай…

— А куда вас?

— В ногу. Посмотри, нога на месте? Или нет?

— На месте.

Попов затащил Федюнинского в воронку, быстро разрезал сапог, брюки, достал из кармана чистый носовой платок, приложил его к ране и начал ловко обматывать портянкой, которую вытащил из разрезанного сапога. Затем вытащил брючный ремень и перетянул ногу выше раны. В горячке и боец, и командир полка даже не спохватились, что и у того, и у другого в противогазных сумках лежат индивидуальные медицинские пакеты, бинты, тампоны…

— Ну вот, кровь больше не идет. — И боец Попов попытался улыбнуться.

— Спасибо тебе, Попов.

— Теперь вас надо отсюда, из-под огня, поскорее вытащить.

Бронемашина была разбита прямым попаданием мины. Водитель куда-то пропал. Вся надежда оставалась на красноармейца Попова. «Дотащит ли меня? — подумал Федюнинский. — Уж больно щуплый…»

Уже темнело. И это обстоятельство им помогло. Японцы или были уверены, что их огневой налет поразил все цели, или попросту ушли с сопки. Однако пули продолжали вслепую шлепать по песку.

Красноармеец взвалил полковника на спину и, пошатываясь, пошел куда-то вниз, огибая песчаный бархан.

— Попов, куда ты меня волочешь?

Разбитый броневик остался позади.

— Тут недалеко, товарищ полковник, за барханами, находятся наши танкетки. Туда вас и доставлю. У них своя санчасть на колесах. Врачи. Там вам настоящую помощь окажут, портянку срежут. Но пока трогать ее не надо.

За барханами действительно показались танкетки. Это был противотанковый дивизион Забайкальской дивизии.

«Я лежал на его спине, — вспоминал Федюнинский, — по возможности помогая здоровой ногой. Левой рукой обнял его за шею, а в правой держал револьвер, на всякий случай».

В дивизионе действительно оказался врач. Он быстро обработал рану и сделал плотную перевязку. В отличие от красноармейца Попова врач бинта не жалел. После перевязки Федюнинского погрузили в одну из танкеток и отправили на командный пункт 24-го полка. Оттуда на санитарной машине в госпиталь, который находился в районе Хамар-Дабы.

Осколок, отскочив от кости, ушел глубоко в таз. Хирург был опытный, но извлечь осколок не смог. В конце концов сказал:

— А лучше его не трогать. Рана чистая. Так что будете носить его как орден.

Шутка Федюнинскому не особенно понравилась. Но хирургу он был все же благодарен. Осколок так и остался в нем на всю жизнь. Врос в мякоть, прижился, не беспокоил.

В тыловой госпиталь к Федюнинскому приехала жена. Когда он узнал, что Елена Владимировна уже в госпитале и скоро придет к нему, попросил медсестру, чтобы не накрывала одеялом ноги — пусть Леля видит, что они целы.