И вот танковые части с ходу развернулись и с трех сторон ринулись на противника. Завязался жестокий бой. Как потом рассказал мне комбриг М. П. Яковлев, японская артиллерия открыла сильный огонь. Стали вспыхивать наши танки, но танкисты стремительно продвигались вперед, огнем и гусеницами сминая вражеские подразделения.

Первым на позиции врага ворвался взвод лейтенанта Кудряшева. Японские артиллеристы сосредоточили на нем весь огонь. Механики-водители, искусно маневрируя, не давали японским артиллеристам вести по ним прицельный огонь. Вслед за танкистами Кудряшева в расположение противника ворвались другие подразделения, а вскоре и вся бригада. Неудержимой лавиной танки все глубже и глубже врезались в оборону врага. Над полем боя стоял несмолкаемый гул. Рев моторов, выстрелы орудий, разрывы снарядов, треск пулеметов — все слилось воедино.

Как мы узнали потом от пленных, японцы были застигнуты явно врасплох. Они не ожидали такого мощного и дерзкого удара, зная, что к горе Баин-Цаган подошли только бронетанковые войска, и полагая, что без пехоты они не отважатся атаковать. Считали и просчитались. Первой не выдержала натиска наших танков баргутская конница. Оставив свои позиции, она в панике кинулась к реке Халхин-Гол.

Остальные японские части продолжали оказывать еще упорное сопротивление, но остановить наступательный порыв советских танкистов было уже невозможно».

Да, это была потрясающая атака! Задумал ее человек дерзкий и решительный. И исполнил командир, обладавший такой же твердой волей. Жукова впоследствии, да и теперь порой, за эту атаку бранили и бранят на все лады. Мол, не по уставу. Неграмотно. Танки, без пехоты — на противотанковые пушки… Неуч, мясник, для которого солдатские жизни — ничто. И тому подобное. Но большинство военных, в особенности те, кто был тогда на Халхин-Голе, были восхищены той «неправильной» и «неуставной» атакой, которая коренным образом повлияла на исход всей битвы.

Конечно, и вне всякого сомнения, в Жукове в те часы и минуты, когда огнем и кровью писалась история Баин-Цаганского сражения, проснулся лихой кавалерист. И танковая атака была, по сути дела, кавалерийской атакой. Жуков бросил на японцев стальную лаву и выиграл бой, а затем и сражение.

Халхин-Гол родил много героев. Героем Советского Союза стал и полковник Федюнинский. Но об этом чуть позже. А пока он со своим полком отстал от танков комбрига Яковлева. Батальоны 24-го полка подошли к горе Баин-Цаган, когда бой уже затихал. Японцы отошли, бросив своих убитых и окопы, забитые вооружением, боеприпасами и бутылками саке.

Федюнинский отдал распоряжение командирам батальонов занимать позиции, а сам пошел разыскивать командира танковой бригады. На марше они были вместе. А потом, получив приказ изменить направление движения, комбриг Яковлев погнал свои легкие танки форсированным маршем. Пехота так быстро двигаться не могла, отстала.

— Запаздываешь, Иван Иванович! — издали окликнул его комбриг.

Яковлев стоял возле боевых машин одной из танковых рот и о чем-то возбужденно беседовал с экипажами. О бое, конечно. О том, как лихо они опрокинули японцев и баргутов, как кромсали их ряды огнем и гусеницами.

Федюнинский переживал, что полк подошел к Баин-Цагану, когда дело уже было сделано. А комбриг подливал масла в огонь.

— Если так дальше дело пойдет, — сказал он, подмигивая танкистам, — глядишь, и без пехоты с японцами управимся! Верно я говорю, ребята?

— Управимся, командир! — улыбались чумазые танкисты.

Многим из них после той атаки вручат ордена.

— Поздравляю, Михаил Павлович, с победой! Вас и ваши экипажи, — нашелся Федюнинский. — Полк, как видишь, подошел — не уводить же его обратно. Тем более, что гора пока в руках противника и брать ее, похоже, нам предстоит вместе. Так что давайте поговорим о взаимодействии.

Комбриг посмотрел на гору, указал на нее биноклем и сказал:

— Да, Иван Иванович, брать эту проклятую высоту придется нам. Будем ждать приказа.

Полк занимал позиции за левым флангом танковой бригады. Батальоны закапывались в горячий, нагретый солнцем песок.

Приказ вскоре поступил: танковой бригаде ударом с севера, 24-му мотострелковому полку ударом с северо-запада и с запада, 7-й мотобронебригаде ударом с юга окружить и уничтожить главную группировку противника.

Третьего июля после короткой артподготовки пошли в атаку. Бились за каждый окоп, за каждый камень. Казалось, снова все повторялось. Японцы начали пятиться, но отходили с боем, собранно, цепляясь за каждую позицию. А потому каждый отбитый метр давался кровью. Бойцы изнывали от жары и жажды.

Во время боя водитель Громов посмотрел на изнуренное лицо своего командира полка, на пустую фляжку, которую подполковник время от времени нервно перекладывал с места на место, и куда-то исчез. Жажда, как известно, сильнее голода, а на войне может стать самым жестоким противником. Река была рядом, но к берегу не пробраться. Японцы обстреливали все пространство вокруг, особенно прибрежную полосу.

Водитель Громов вскоре появился с солдатским котелком и протянул его командиру полка. Федюнинский глотнул. Вначале ему показалось, что это чай — котелок и его содержимое были горячими. Потом решил, что это подогретый квас. Снова глотнул. Поморщился. Квас или чай имел странный привкус.

— Что ты мне принес? — спросил Федюнинский Громова.

— Воду, — спокойно ответил тот.

— А где ты ее, такую вонючую, взял?

— Из радиатора слил.

Федюнинский внимательно заглянул в котелок — и снова глотнул. Жажда все же была сильнее.

— Из радиатора… А почему же она такая сладкая?

— Потому что я положил туда кусок сахару, чтобы было вкуснее.

Они разом рассмеялись.

Бой продолжался весь вечер и всю ночь.

Утром японцы организовали контратаку. Но вначале налетели самолеты, сбросили на позиции полка несколько бомб. Японцев тут же отогнали наши истребители. После первой контратаки последовала вторая, третья. Батальоны стояли как вкопанные. Федюнинский следил за ходом боя. Действия подразделений пока были верными и не требовали вмешательства и помощи.

Было уже за полудни, когда на КП 24-го полка прибыл начальник связи из штаба армейской группы и передал приказ и карту с пометками Жукова. Федюнинский развернул карту. Гору Баин-Цаган охватывала синяя черта — позиции противника. В нее вонзались красные стрелы. Приказ был изложен здесь же, на карте — красным карандашом наискось, размашисто: «К рассвету разгромить японцев на Баин-Цагане. Жуков».

Ни тогда, на Халхин-Голе, ни после, на протяжении всей огромной войны с Германией и ее союзниками, Федюнинский не получал и не получит столь краткого, ясного и категоричного приказа. «Очень сожалею, — через годы напишет Иван Иванович, — что эта карта с приказом вместе с полевой сумкой остались в штабе полка, когда после ранения меня увезли в госпиталь. Однако чертеж, изображенный на карте, и написанные слова остались в моей памяти навсегда».