отодвинулись куда-то и стали едва слышны.

Вокруг царило мрачное и величественное безмолвие. Обломки стен с пустыми глазницами окон вздымались вверх. Некоторые из них явственно напоминали ощерившиеся акульи зубы.

Волгин прошел сквозь полуразрушенную арку. Незнакомки и след простыл.

Внезапно он услышал легкое постукивание камушков, осыпавшихся под подошвой. Он заглянул в щель в стене и увидел ту, которую искал.

Девушка проворно и легко взобралась по куче щебня к покосившейся двери. Она извлекла из кармана что-то светлое, похожее на обрывок бумаги, и, оглядевшись по сторонам, осторожно опустила в разбитый ящик.

После этого девушка вновь огляделась по сторонам, нервно поправила волосы, стремительно спустилась вниз и исчезла из поля зрения. Легкий шелест шагов растаял в темноте.

Волгин задумчиво постоял несколько мгновений и направился восвояси. Он свернул за угол и… столкнулся с незнакомкой лоб в лоб. Она вскрикнула и отшатнулась.

– Вы меня напугали! – выдохнула она.

– Простите, я не хотел…

Недоверчиво оглядев Волгина, девушка развернулась и пошла прочь.

Он нагнал ее.

– Да вы не бойтесь! Я свой! Советский. – Волгин широко улыбнулся и протянул открытую ладонь: – Меня Игорь зовут.

– Лена, – помедлив, представилась девушка.

– Разрешите, я вас провожу?

– Зачем?

– Просто так. Хороший вечер. Еще теплый. И можно прогуляться.

Лена пожала плечами, что можно было расценить двояко: вроде как «да» не сказала, но и не ответила отказом.

Она медленно двинулась по полуразрушенной пустынной улице. Вдалеке опять загремел оркестр.

– Вам не понравился концерт? – поинтересовался Волгин.

– Почему? Понравился… Она талантливая. Очень хорошо поет. С внутренней силой.

– Тогда отчего вы ушли?

– Не могу смотреть, как они ее травят. Зачем так травить человека? – она подняла на Волгина полные боли глаза. – Если бы вы знали, что они кричат…

– Я знаю. Я переводчик.

Взгляд Лены скользнул по капитанским погонам на шинели, и губы тронуло некое подобие улыбки.

– Военный переводчик, – поспешил добавить Волгин. – Немецкий – мой второй язык. А вы давно здесь?

– Как все, – неопределенно ответила девушка.

Волгин рассматривал ее профиль. Она нравилась ему все больше и больше. У нее были печальные лучистые глаза и пухлые, почти девчоночьи губы, которые она то и дело облизывала, прежде чем ответить собеседнику. Ее хотелось обнять и согреть.

– А вы почему ушли с концерта? – спросила девушка.

– Я там вообще был случайно.

– Вот как?

– Я ищу одного человека, а там так много народу, на площади…

– Нашли?

– Пока нет, – огорченно сказал Волгин, и вдруг в голову ему пришла новая идея: – А может, вы о нем слышали? Николай Волгин. Это мой брат.

Лена неуверенно покачала головой.

– Не слышала, – ответила она. – Я тут вообще мало с кем знакома.

– А вы из делегации?

– Нет.

– А откуда?

Лена помедлила, потом посмотрела на Волгина:

– Я… я на заводе работала.

– На каком еще заводе? – удивился Волгин.

– На здешнем…

Он замер.

– На немцев, что ли?

Даже в темноте было видно, как побледнела девушка.

– На немцев?! – переспросил Волгин, и в голосе его зазвенела металлическая нота.

– Игорь, вы не поняли…

– Да все я понял!

– Это совсем не то, о чем вы подумали, – пролепетала Лена. – Нас угнали, понимаете… Тут таких много было – угнанных, пленных…

– «Угнанные, пленные», – резко перебил ее Волгин. – Это ты кому-нибудь другому расскажи. Кто хотел, тот сражался. А все угнанные и пленные – предатели. – Он надвинулся на девушку. Она стояла перед ним, растерянная и испуганная, а он нависал сверху, как скала, глядя со злостью и почти с брезгливостью. – Предатели, слышишь! Вроде тебя.

Волгин развернулся и пошел прочь. Тяжелые шаги чеканно отдавались эхом среди руин.

Лена смотрела на его удаляющуюся спину, и губы ее подрагивали – то ли от обиды, то ли от боли.

13. «Я тебя люблю!»

Американский обвинитель Джексон являл собой образец настоящего янки. При этом янки в высшей степени интеллигентного и учтивого.

Всю жизнь он посвятил юриспруденции, начав заниматься самостоятельной практикой уже в двадцать один год. До этого он успел потрудиться помощником юриста в небольшой конторе, а также отучиться в школе права в Олбани.

Он шаг за шагом строил отличную карьеру, подымаясь вверх по служебной лестнице, обретая уважение клиентов и коллег.

В начале 1940-х, еще не достигнув пятидесятилетнего возраста, он получил пост генерального прокурора Соединенных Штатов, но уже через год занял освободившееся место судьи в Верховном суде.

Джексон считался одним из самых авторитетных юристов своего времени, и поэтому ни для кого не стало неожиданностью, что именно его президент США Трумэн, сменивший на этом посту скончавшегося Рузвельта, назначил главным обвинителем от Соединенных Штатов на Нюрнбергском процессе.

Деятельный Джексон не ограничился представительскими функциями; он даже принял участие в написании устава Международного военного трибунала, чтобы сформулировать основные принципы подхода к предстоящему событию.

В зале суда он говорил уверенно, четко, и в голосе его чувствовался напор.

Джексон стоял у трибуны, слегка облокотившись на нее руками, и громко шелестел бумагами.

– Преступления, которые мы стремимся осудить и наказать, столь преднамеренны, злостны и имеют столь разрушительные последствия, что цивилизация не может потерпеть, чтобы их игнорировали, так как она погибнет, если только они повторятся. – Джексон пролистнул текст речи. – Этот трибунал, хотя он и представляет собой нововведение и эксперимент, не является результатом абстрактных рассуждений, он не был создан для того, чтобы оправдать правовые теории. Это судебное разбирательство отражает практическое стремление четырех великих держав, поддержанных семнадцатью другими странами, использовать международное право для того, чтобы противодействовать величайшей угрозе нашего времени – агрессивной войне…

Судьи внимательно слушали. Француз Де Вабр задумчиво покусывал ус. Лорд Лоренс что-то чертил на листе бумаги, лишь изредка поднимая глаза на Джексона. Казалось, он полностью сосредоточен на звуках голоса главного обвинителя от США и ему мешает созерцание Джексона. А судья от СССР Никитченко, напротив, не столько слушал перевод, доносившийся из наушников, сколько внимательно рассматривал выражение лица выступающего. Чувствовалось, что эмоции Джексона в этот момент были для него важнее, чем смысл доклада. Смысл этот был для Никитченко и так понятен.

Зал был полон и внимал каждому слову. На лицах собравшихся отражались внимание и острое напряжение.

Зато подсудимые сидели вальяжно и шепотом переговаривались между собой, словно происходящее в зале суда их не касается вовсе.

Геринг укутал ноги в серое солдатское одеяло, уткнул лицо в ладонь и, кажется, размышлял о своем. Кривая насмешливая улыбка подрагивала на его губах.

Тем временем Джексон продолжал:

– Мы представим вам неопровержимые доказательства невероятных событий. В списке преступлений будет все, что могло быть задумано патологической гордостью, жестокостью и жаждой власти…