Это была рыжая Нэнси, расположившаяся позади Волгина.

– Я тебя торопил, – насупился ее спутник-фотограф. – Но ты же в своем репертуаре: хлебом не корми, дай подколоть эту заезжую знаменитость. Ну, и чего ты добилась?..

– Тэдди, не ворчи, – оборвала его Нэнси и бросила короткий взгляд на Волгина.

Тем временем сама «заезжая знаменитость» усаживалась впереди, в окружении охранников. Ее огромная шляпа вмиг закрыла обзор. Зайцев развел руками: кинозвезда, ничего не поделаешь!

Гудение зала понемногу стихло. В воцарившейся тишине что-то лязгнуло, и в стене за скамьей подсудимых отъехала в сторону узкая дверь. Из нее сначала появились два охранника и встали по обе стороны дверного проема, затем показалась довольно тучная фигура в сером армейском френче.

Зайцев тихонько присвистнул.

– Геринг, – прошептал он.

Вытянув шею, Волгин вглядывался в лицо человека, который был ответствен за гибель десятков миллионов, за пылающий ад войны, охватившей целый континент.

Выражение лица одного из главных нацистских бонз оставалось невозмутимым. Он даже не взглянул в зал. Казалось, он ведет себя так, будто явился на заседание подведомственного ему комитета и чувствует себя здесь полновластным хозяином. На губах его играла уверенная полуулыбка.

Сжимая под мышкой папку с бумагами, Геринг деловито прошел в первый ряд и уселся с краю.

– Грязная свинья, – громко произнесла Грета. Окружающие поглядели на нее с обожанием.

Немного погодя дверца за скамьями подсудимых отворилась вновь. Волгин понял, что дверца скрывала кабину лифта, в которую по одному заводили заключенных где-то в недрах здания, а затем поднимали в зал 600.

Поочередно скамью стали занимать те, чьи имена в течение нескольких лет появлялись в советских газетах на первых полосах, те, одно упоминание о которых приводило в ужас и трепет, вызывало негодование и ненависть.

Гросс-адмирал Дениц, объявленный Гитлером своим преемником в последние дни войны; заместитель фюрера по НСДАП Гесс, доставленный с Туманного Альбиона, где он отбывал заключение последние несколько лет, пока в Европе пылала война; рейхсминистр иностранных дел Риббентроп, прозванный «хитрой лисой» за изворотливость и демонстративную непорядочность в международных делах; заносчивый вояка генерал-фельдмаршал Кейтель; кровавый мясник генерал-губернатор Польши Франк; редактор бесноватой антисемитской газеты «Штурмовик» Штрейхер… и другие, теперь уже бывшие деятели Третьего рейха.

Они рассаживались на скамьях, приветственно кивали друг другу или же отворачивались, не желая узнавать. Все крупные фигуры нацистской Германии были здесь – все, кроме главного виновника катастрофы, чьи обгорелые останки лицезрел Волгин в грязном рву неподалеку от входа в бункер рейхсканцелярии. Бесноватый фюрер сумел-таки избежать прилюдного наказания.

Появление обвиняемых сопровождалось гробовым молчанием. В зале повисла тягостная, мучительная тишина.

Однако когда из дверей лифта появился начальник оперативного управления Верховного командования вооруженных сил Третьего рейха генерал-полковник Йодль, на балконе произошло движение: невысокая женщина с заостренными чертами лица подскочила к перилам и принялась отчаянно махать рукой.

– Альфред! – закричала она, – Альфред, я здесь!

К ней подскочили солдаты охраны.

– Я жена Альфреда Йодля, – вскинув голову, с достоинством сообщила женщина, – я должна поддержать мужа.

Ее вывели из зала, но она продолжала нервно твердить, что имеет право высказываться.

Волгин проводил ее взглядом. Он поймал себя на мысли, что жена массового убийцы выглядит как обычный человек. Вероятно, она и не должна выглядеть иначе, а все-таки привычный штамп восприятия подсказывал, что это должно быть особое существо: отталкивающее, отвратительное. Ничего похожего нельзя было сказать о жене генерал-полковника Йодля.

Да и подсудимые выглядели как обычные люди. У них были обычные лица, чуть осунувшиеся и бледные веки, припухшие от недосыпа. Обвиняемые негромко перешептывались меж собой, изредка мягко улыбаясь друг другу.

Волгин вглядывался в них с замиранием сердца. Он чувствовал, понимал, что каждый из них не только соавтор трагедии, постигшей бо2льшую часть человечества, но также причастен и к гибели его семьи – семьи Волгиных, о существовании которой подсудимые не имели ни малейшего представления, но при этом безжалостно растоптали ее, как и миллионы других. Им было не до отдельных семей и не до отдельных человеческих жизней.

– Встать, суд идет! – объявил клерк.

Все поднялись. Правая дверь в дальней стене отворилась, и в зал вошла небольшая процессия.

Открывали ее представители французского правосудия – судья Де Вабр и его помощник. Округлое лицо Де Вабра украшали солидные, свисающие книзу усы, делавшие его похожим на персонажа из сказки.

За Де Вабром двигался сухощавый американец Биддл. Именно его досужая молва назначила на пост председательствующего на суде; для таких целей он даже привез с собой раритетный церемониальный молоток. Однако затем было объявлено, что главой суда станет англичанин – известный юрист лорд Лоренс.

Биддл великодушно вручил свой раритет лорду Лоренсу, а через два дня после начала заседаний молоток бесследно исчез. Пропажа реликвии вызвала множество пересудов, происшествие назвали «первой кражей на процессе века».

Впрочем, это случится позже. Пока же величавый лорд двигался к креслу председателя, и молоток лежал на полагающемся ему месте. Лорд Лоренс был лыс, круглоголов, на его переносице посверкивали очки в тонкой оправе. Из-под очков он оглядывал зал и скамью подсудимых, но лицо его при этом не выражало ничего, кроме спокойствия и невозмутимости.

Замыкали процессию представители Советского Союза – Иона Никитченко и Александр Волчков. Оба они, в отличие от остальных судей, облаченных в мантии, были в военной форме.

Лорд Лоренс дважды ударил церемониальным молотком и произнес, обращаясь к скамье напротив:

– Прошу каждого из подсудимых выйти к микрофону и сообщить, признают ли они себя виновными в предъявленных им обвинениях. – Председательствующий выдержал паузу и со значением произнес: – Герман Вильгельм Геринг.

Присутствующие в зале прильнули к наушникам. Возле каждого кресла было оборудовано гнездо с наушниками, и каждый гость мог выбрать, на каком языке слушать перевод: на русском, английском или французском…

Волгин невольно улыбнулся: ему перевод не требовался – ни с английского, ни с немецкого. Он с удовольствием отложил наушники в сторону и поглядел на скамью подсудимых.

Геринг протиснулся мимо товарищей в центр выгородки, где солдат уже успел установить микрофон. Микрофон пошатывался, его приходилось придерживать.

Геринг распахнул папку с бумагами.

– Прежде чем ответить на вопрос высокого суда, признаю ли я себя виновным… – надменно начал он. Но начатый спич прервал голос Лоренса:

– …подсудимым не разрешается делать заявления. Для этого вам будет предоставлено специальное время. Вы должны лишь сказать, признаете вы себя виновным или нет.

Геринг, кажется, был удивлен. Он не привык, чтобы его перебивали. Насупясь, он выслушал председательствующего, прижав к уху наушник, а затем рявкнул:

– Я не признаю себя виновным в том смысле, в котором мне предъявлено обвинение.

И вернулся на