— Этот Игорек — замечательный парень. Финансовый гений.

— Ну что вы, просто служу…

— Ладно скромничать. Он каждый день такие бабки видит, которые мы за всю жизнь!.. А это мой старинный друг Анатолий. Он по медицинской части. Диагност от бога. Хоть традиционно, хоть нетрадиционно. Молчи, Толя! Дай сказать! Человека насквозь зрит. Вот глянет и сразу скажет про болячку, которую иной томограф в упор не рассмотрит.

— Так вы врач?

— По образованию и месту основной работы. Но в последнее время увлекся нетрадиционными практиками.

— Я же говорю, не глаз — рентген. У меня, подлец, столько болячек разглядел!

— Твоя болезнь одна и известная — чрезмерное чревоугодие и непомерное употребление, — доктор щелкнул себя пальцем по шее. — Плюс неразборчивые связи. Отсюда и проистекают твои многочисленные, о которых я здесь не буду распространяться, хвори.

— Так уж и непомерное! — возмутился Вениамин. — Вот раньше, по молодости, это да! Употребишь с вечера литра три крепленого вина, а утром как огурчик, в академию и хоть бы в одном глазу! Так и учителя какие были! Незабвенный профессор Сидоров, между прочим заслуженный и народный, перед занятиями бутылочку беленькой выкушивал, а потом лекции читал. И как рассказывал, как говорил! Златоуст! А вечером, после академии в ресторан. Нынче профессура не та — болезная профессура — крепленого не выпьют, острого не съедят, лишнего не скажут, студентку-красавицу не прижмут в коридорчике. Пресные они какие-то, без размаха, без удали, без озорства. И студенты у них такие же — хлебнут с наперсток и во хмелю. Эх, не то поколение пошло! Не наше. Без масштаба. Раньше, бывало, поедем в колхоз по обмену опытом или передовиков с натуры писать — и месяц без просыху. Каждый день по литру, а закусь — плавленый сырок один на троих.

— И что? — спросил Игорь.

— И ничего! С картинами приезжали. С шедеврами, не побоюсь этого слова, соцреализма. Выставки одна за другой в Союзе. А нынешние из себя одну картину в полгода выдавят — как воробей накакал — и на выставку тащат. А смотреть-то не на что — раз пятно, два пятно. Кистью работают, как шваброй машут. Мы, говорят, так видим. А чего видят? Фигу с маслом из тюбика. Позор! Гипсовую голову не нарисуют. Кувшин поставь, и тот кособоким выйдет. Тьфу! Ни пить, ни жить, ни рисовать не могут. Эх! — Вениамин поднял стакан с вином, запрокинул голову и вылил его в глотку единым махом. — Нету искусства. Кончилось! Одна мазня осталась. Нюрка, иди сюда! Иди, я сказал!

Нюра лениво встала, подошла.

— А ну, сядь ко мне на колени! Не так, спиной!

Нюра гибко изогнулась, подтянула халат, села. Обернулась. Художник высоко поднял очередной стакан.

— Скажи, похож я на Рембрандта?

И точно — был похож. Очень. Такой же мощный, взъерошенный, с усами и вином.

— Нюрка, конечно, не Саския. Но тоже ничего девка, есть за что подержаться. А я как?

— Похожи.

— Сам — да. А картины… Не дотягиваю… Нет, не Рембрандт. Уйди, Нюрка, чего расселась как на стуле?

Согнал натурщицу. Повернулся к Игорю.

— А ты чего приходил, Игорек?

— Посмотреть, приобщиться, так сказать.

— А-а. Тогда смотри. Запоминай уходящую натуру.

Анатолий улыбнулся.

— Ты, Веня еще всех переживешь. Уж сколько болячек собрал, а ни одна тебя не забирает. Просто как дуб вековой — дупло на дупле, а стоишь и листочками шелестишь.

— Твоими, Толя, молитвами! Ты вот этого слушай! — ткнул Вениамин пальцем в доктора. — У него глаз-алмаз. Он из того, из прежнего поколения, которое еще не утратило, не растеряло. Он — может! Талантище, что твой Боткин! Я, может, только благодаря ему и жив, потому что к нынешним врачевателям — ни-ни, ни под каким видом! К ним в лапы только попади — обратно вперед ножками вынесут. А мне пожить охота, поваять. Вот сейчас Нюрку слеплю. Была Нюрка, а станет богиней греческой, Афродитой, из пены выходящей. Слышь, Нюрка, богиню из тебя сделаю.

— Да уж вы сделаете, — усмехнулась натурщица. — Вы вот завтра опять с похмелья мучиться станете и скульптуры ломать.

— То завтра! А сегодня мы с тобой творить будем. Шедевр. А ну, вставай на место. Чего расселась?

Нюра вздохнула, шагнула на подиум и уронила халат.

Вениамин сунул руку в ведро с глиной, зачерпнул, бросил комок на начатую скульптуру…

— Грудь подыми, грудь! Осаночку дай. Ты же богиня, а не тетка с базара…

Нюра «подняла» грудь, приосанилась. И точно, стала напоминать древнегреческую скульптуру.

— Пойдемте отсюда, — предложил доктор. — Теперь его от процесса не оторвать. Теперь он до ночи ваять будет, пока не упадет. Он, конечно, пьяница и бабник, но натура творческая. Пьет безмерно, но и работает запойно. Идемте, идемте.

Игорь затормозил.

— А попрощаться?

— Можно без прощаний. По-английски. Он теперь нас не видит и не слышит. Вениамин… Вениамин!

— А? Кто? Чего надо?

— Мы пошли.

— Что? А-а, ну да… Идите себе, не мешайте… Там на столе вино — заберите, не до него теперь. Стой, Нюрка, не зыркай! Что ты как девка с панели телесами своими вертишь?..

Эпизод двадцать восьмой. Четыре месяца и двадцать шесть дней до происшествия

— Здравствуйте, Мила.

— Здравствуйте, Игорь. А можно вас обнять?

— Почему вы спрашиваете?

— Потому что вы чужой мужчина. Не мой. Что очень жаль.

— Конечно, Мила, рад вас видеть.

Мила подошла, приобняла Игоря за плечи, окутала облаком дорогого, тонкого парфюма. Взглянула игриво.

— Почему вот так всегда бывает: как интересный мужчинка, так не мой? Почему их всегда подруги перехватывают? Ну где справедливость?

— Нет справедливости, — вздохнул Игорь. — Я вот тоже хотел бы управляющим быть, а приходится в клерках бегать. Такова жизнь.

— Обходят по служебной лестнице?

— Есть такое дело. Обгоняют молодые и перспективные.

— Это всегда так. Но вы не расстраивайтесь не повезет в карьере — повезет в любви. Уже повезло. Машка вас честно заслужила. Сколько к ней мужиков в ухажеры набивалось! А она вас выбрала. Видно, у нее глаз наметан.

— А к вам?

— И ко мне. Ох, сколько! Но все какие-то… дефектные. У одного — все при нем: и фигура, и мордашка, а образование — начальное неначатое. И что с ним делать после этого? Он же только про Буратино рассказать может, и то запинаясь. Другой — ума палата, доктор наук, но размазня редкостная, все что-то про своих жуков-древоточцев мямлил. А дамам напор нужен. Во всех смыслах.

— А третий?

— Что третий?